Интервью с виктором кислым для ведомостей. Ведомости: Интервью — Алексей Улюкаев, министр экономического развития России Анатолий чубайс о национальных инвестициях в хайтек и вознаграждениях менеджерам роснано
Стремление властей жить одним днем и неумение планировать будущее стало одной из главных причин кризиса, считает министр экономического развития Алексей Улюкаев
С июня, когда мы брали предыдущее интервью у Алексея Улюкаева, ситуация в экономике изменилась кардинально под влиянием секторальных санкций, ответных контрсанкций, снижения цен на нефть, падения рубля. Встречу мы начали с попытки перечислить все стремительно изменившееся, но министр прервал, кивнув: «Если через полгода еще раз встретимся, все будет опять по-другому». Ждать не пришлось: за полтора часа в понедельник, пока мы брали интервью, курс рубля к доллару снизился на 1,6%, пробив отметку 60 руб./$. К ночи на вторник часть интервью уже устарела. Мы дослали вопрос с просьбой прокомментировать повышение Центробанком ключевой ставки с 10,5 до 17%. Но вторник тоже оказался «черным»: в эти двое суток курс рубля к доллару скакал между 58,2 и 80,1 руб., к евро - между 72,3 и 100,7 руб., колебания курса достигали почти 40%. Вкладчики обеспокоились, банки приостановили выдачу кредитов, а правительство к вечеру собралось обсудить совместный антикризисный план - днем ранее мы как раз спрашивали Улюкаева, почему такого плана нет. Ведь кризис возник не в этот понедельник.
- Как бы вы охарактеризовали ситуацию в экономике?
- Наверное, «кризис» - правильное слово. Правильное тем, что у него нет четкого определения: у стагнации, у рецессии есть, а у кризиса - нет. Сейчас у нас сочетание трех кризисов. Первый кризис - структурный: структура экономики такова, что воспроизводит в расширенном масштабе издержки. Это экономика постоянно растущих издержек: будь то тарифы естественных монополий, будь то соотношение зарплат с производительностью труда, будь то регуляторные, транзакционные издержки, будь то издержки на фондирование на кредитном рынке. Все издержки постоянно растут, и их рост кратно превосходит рост экономики. Второй кризис - это часть обычного делового цикла, который связан с ограничениями по спросу - и внутренними, и внешними. И третий - геополитический кризис, связанный с механизмом санкций, контрсанкций и т. д. Их сочетание в одно время в одном месте и дает те негативные эффекты, которые мы обсуждаем.
- Это «идеальный шторм» или не случайно так получилось?
- Наверное, мы попали в идеальный шторм - и, наверное, это не случайно. Потому что в каком-то смысле этот шторм мы сами и готовили. В части структурного кризиса это результат недореформированной экономики и всего того, что мы не сделали. Не снизили макроэкономические издержки - а это издержки и пенсионной системы, и социальной сферы, что означает сейчас дополнительные обязательства по фонду социального страхования, медицинского страхования. Наши действия в этом году по отмене порога [зарплат по взносам] в ФОМС - это фактически дополнительный налог на бизнес, и он связан с тем, что у фонда дефицит, а это результат недореформирования. То же самое касается и тарифов естественных монополий и, самое главное, регулятивного давления. Исследование EY показывает, что 35% издержек российских предприятий - это транзакционные издержки, плата за регулирование. Вот это мы сделали своими руками. Это как «Хроника объявленной смерти» Маркеса - хроника объявленного кризиса: мы сами каждый раз, делая какие-то движения, готовили этот кризис. То, что произошло сочетание трех кризисов вместе, - это случайность, но то, что база была подготовлена, - это закономерность.
- А какие дальше варианты? И санкции, и рецессия или стагнация - надолго?
- Я еще в 2009 г. говорил, что происходящее в глобальной экономике - это переход в новую нормальность, что высоких темпов роста больше не будет - ни мировых, ни российских тоже. Посмотрите, как меняются прогнозы: все время аналитики ожидают, что мировая экономика будет расти бодрее, потом квартал за кварталом снижают прогнозы, а на следующий год снова ожидают бодрого роста и снова снижают прогнозы. Идея новой нормальности никак не привьется, все ждут каких-то отскоков. Не будет отскоков. Темпы роста мировой экономики будут существенно ниже, чем было прежде. И, соответственно, темпы роста российской экономики тоже никогда не будут прежними - я говорю об уровне, когда нет отрицательного разрыва между потенциальным и фактическим выпуском. С моей точки зрения, это рост примерно на 2,5-3%. То есть, если бы не было санкций, падения цен на нефть и если бы мы не делали глупостей, рост экономики был бы 2,5-3%. Эта новая нормальность надолго, для моего поколения - навсегда. Я не увижу другую нормальность. Может, вы увидите.
- Но сейчас и 3% выглядят малореально.
- Есть еще составляющие. Санкционный режим - следующая матрица, которую мы накладываем: похоже, это тоже очень надолго. Я был плохим прогнозистом, когда полагал, что санкции не введут или что введут ненадолго. После того как конгресс США принял законопроект («Акт о поддержке свободы Украины», предполагающий в том числе дополнительные санкции в отношении «Газпрома» и «Рособоронэкспорта». - «Ведомости»), будет как с поправкой Джексона - Вэника: уже ни Джексона, ни Вэника, а 40 лет история продолжалась. Когда принимается американский закон, его потом очень трудно изменить - это, похоже, на десятилетия. Проблема может быть материальной, может быть нематериальной - просто угрозой, но она будет с нами очень долгое время.
А вот третья составляющая - экономическая политика - она, конечно, может быть вариативна, это подвижная переменная. Остальные две - это константы.
- А санкции будут усиливать влияние на экономику или она адаптируется?
- Составляющая, связанная с финансовыми санкциями, с банками, будет ослабевать. Нам очень важно пройти 2014-2015 гг. с точки зрения рефинансирования долгов компаний, дальше происходит адаптация в связи с тем, что ослабление валюты изменяет состояние текущего счета. Если мы всю болтанку, связанную во многом с нашими неаккуратными действиями в денежно-финансовой сфере, преодолеем, то затем достаточно большое позитивное сальдо текущего счета позволит спокойно фондировать рефинансирование наших компаний, начиная с 2016 г. Но к тому времени [начнет сказываться] проблема, связанная с технологической составляющей санкций: очень многое, что касается санкций по технологии современной нефтегазоразведки, нефтегазодобычи, сегодня не действует вообще и в следующем году, наверное, тоже, а начиная с 2016 г. мы будем иметь проблемы. Финансовая часть [влияния санкций] будет ослабевать, а технологическая - усиливаться, и мне трудно сказать, каким будет равнодействие этих взаимно противоречащих тенденций, но так или иначе это будет ощутимо.
- Понятно, что самое лучшее - чтобы сняли санкции, но это вопрос не к Минэкономразвития…
- Согласен.
- И учебника, как развивать экономику в условиях санкций, нет, приходится реагировать ad hoc - спонтанно. Тем не менее у Минфина вот есть план секвестра, ЦБ тоже пытается что-то спланировать. А у Минэкономразвития - по поводу «подвижной переменной» - есть антикризисный план? Речь же об экономике, а вы по экономике главные.
- Про планы вы, наверное, в кавычках говорите - условные планы. Потому что секвестрировать бюджет на 10% - это не план.
- Да, реакция на происходящее.
- Вот именно - реакция. Позиция может быть реактивной, а может быть проактивной. Любая реактивная позиция обречена на неудачу, философски говоря. Сколько сегодня курс?
- 58 руб./$ был в пятницу (интервью было взято в понедельник. - «Ведомости»).
- (Ответ, данный в понедельник) Проехали давно уже. Вот ЦБ делает разные вещи, на 100 базисных пунктов подняли ставку в четверг. Зачем это делать? Чтобы показать, что ЦБ еще существует? Это бессмысленное действие. Мы плетемся в хвосте событий.
- В ночь на вторник ЦБ поднял ставку до 17%…
- (Ответ, данный во вторник) [Повышение ключевой ставки до 17%] это правильное, хотя и тяжелое решение. Но оно не живет в одиночку. Оно должно быть дополнено мерами по преодолению дисбаланса на внутреннем валютном рынке.
Осмысленное действие - это действие, за которое кто-то, возможно, и заплатит, но оно изменит ситуацию. Мы должны изменить ситуацию на шахматной доске, а иначе - только движение по спирали вниз, повторяя и повторяя то, как стояли фигуры раньше. Вот такого рода планов немало, это все планы реактивные. Серьезного плана, который изменил бы устройство, у нас до сих пор не было. Хотя у нас немало планов, связанных с импортозамещением, с приоритетными проектами - и это все полезная работа, но это тактика, реакция. Нужен стратегический план.
- А почему его нет? Нет понимания происходящего?
- Вы же правильно сказали, что мы ad hoc реагируем: ситуация настолько трудно предсказуемая, что мы не можем быть готовы к ее изменениям в будущем. Вот что у нас может быть в 2015 г. с внешними факторами? Весьма вероятно, что санкции будут ужесточаться. Весьма вероятно, что конъюнктура нефтерынков ухудшится еще больше. Что-то еще может произойти. Вот как себя вести - написать еще один стресс-сценарий в дополнение к [цене нефти] $60 [за баррель]? Давайте сделаем на $40, на $20, на $10.
- Наверное, такие сценарии пишутся, чтобы понять, что делать?
- Стресс-тест, прежде всего, чтобы понять прочность конструкции: выдерживаем или не выдерживаем. А во-вторых, да, [чтобы понять] что мы можем сделать. Так вот еще раз: мне кажется, мы должны были бы играть на опережение. Например, в ситуации, когда есть серьезные бюджетные проблемы, реактивная позиция - это сокращать лимиты бюджетных обязательств, а проактивная - это, например, сократить налоги.
- Тогда доходов будет еще меньше.
- Да. Сегодня - меньше. Но риски сегодняшние оборачиваются снижением рисков завтрашних, а отказ от рисков сегодня может означать их увеличение завтра. Вот это соизмерение сегодняшнего и завтрашнего у нас, к сожалению, плохо работает.
- А обещание не повышать налоги можно считать примером стратегического решения?
- Да, можно считать, - конечно, если мы в самом деле его выполним. Как вы считаете, бизнес верит нам?
- Нет.
- Потому что он знает, что мы ищем какие-то уловки. Вот, например, сказали, что налога с продаж не будет, а вместо этого ввели сборы муниципальные, которые еще вреднее. Лекарство оказалось хуже, чем болезнь. Ну, потом ужали, сделали лекарство не таким уже вредным, но тем не менее - ложки нашлись, а осадок остался. Недоверие осталось. Причем президент же сказал - не только ставки налогов, а налоговые условия [не должны меняться], т. е. и новые виды налогов, и новые виды администрирования под это должны подпасть. А бизнес думает: они все равно придумают что-нибудь эдакое. Вот, например, как с пороговым значением [взносов в] ФОМС: мы не изменили принципиальных условий или изменили, как это считать?
- Конечно, изменили.
- Ну вот.
- А что сделать, чтобы вернуть доверие? Например, в ситуации с муниципальными сборами что было бы правильным?
- Чтобы восстановить доверие в целом к нашей готовности, способности выдерживать взятые обязательства, правильно было бы сказать, что мы понимаем, что, хотя сборы были введены до того, как объявлен мораторий [на рост налоговой нагрузки], все-таки правильнее было бы их заморозить. То есть оставить их как нормативную базу, но не применять ее в течение тех же четырех лет.
- Заморозить - это ввести в городах федерального значения, как предполагается, и не распространять на другие регионы или вообще нигде не вводить?
- Это обсуждаемо. Но чем сильнее решение - тем больше доверия. Если мы скажем, что приняли решение принципиально, но готовы отложить его имплементацию до срока, обозначенного в послании, - наверное, доверия было бы больше.
- Ваш последний вариант прогноза вызвал недовольство в Кремле, [помощник президента Андрей] Белоусов критически высказался по поводу прогнозируемого спада реальных доходов населения.
- Так это чистая арифметика: если у вас инфляция среднегодовая - 10%, а вы заложили [в бюджет] индексацию по уровню прошлой инфляции, конечно, будет спад. Как он сказал - «набор цифр»? А другого набора цифр у меня для вас нет, пока в принимаемых законах такой набор букв.
- Возможно, критика вызвана тем, что спада доходов не было даже в 2009 г. и их падение может несколько размыть электоральную базу поддержки власти?
- Возможно, но это же вопрос не прогноза, а политики. Прогноз - это зеркало: вот я смотрюсь в зеркало и себе не нравлюсь, можно зеркало разбить, а можно меня подправить, правда? Если мы видим, что в самом деле серьезная социальная проблема возникает - значит, надо попытаться на нее среагировать. Может, с инфляцией попробовать что-то сделать, или ввести, наконец, адресную социальную поддержку, или что-то еще предпринять.
- А вы ожидаете, что к экономическим неурядицам добавятся социальные протесты?
- Честно - не ожидаю. В прошлый кризис больших [социальных] проблем не было. И 2015 год не вызывает больших опасений. Незанятость практически не растет, бюджетные обязательства выполняются. Инфляция - главная проблема, но пока не чрезмерно острая.
- В прошлый кризис Минэкономразвития сводило антикризисные планы, сейчас же, такое впечатление, центр решений сместился в ЦБ и отчасти Минфин, президент развивать национальную технологическую инициативу поручил вообще АСИ. Кажется, что роль министерства становится менее значимой. Что происходит? Или только так кажется?
- Отчасти кажется, отчасти происходит. В прошлый кризис я работал в ЦБ, и мне кажется, что тогда как раз ЦБ в основном придумывал и предлагал меры, но это, может, субъективно. Но то, что вы сказали, правда.
Знаете, есть простые вещи. Например, создание резервов: у меня есть 100 руб. - если я их потрачу, то с чем останусь? Это простая, понятая логика. Есть другая простая логика: можно нарисовать какие-то технологические карты - рисков никаких, а вдруг поможет. А вот если какие-то риски есть… Мы же ведь предлагаем разные рискованные упражнения: например, дополнительные расходы на инфраструктурные проекты - это уже риск. Снижение регуляторного давления на бизнес - это же тоже риск: снизим регулирование малого бизнеса, а вдруг он чем-нибудь народ потравит? И, видимо, у меня нет силы убедить коллег, что сегодняшний риск оборачивается завтрашним выправлением ситуации и, наоборот, отказ от сегодняшнего риска означает удвоенные риски завтра.
- Как вы, центробанкир с многолетним стажем, оцениваете то, что проделали с «Роснефтью»?
- Без комментариев.
- А если подобная практика фактически эмиссионного финансирования станет постоянной? Есть же и другие компании, у которых тоже долги.
- Вряд ли такая практика будет повсеместной. С другой стороны - конечно, если вы декларируете, что будете уменьшать предоставление ликвидности банкам с целью стабилизировать ситуацию на внутреннем валютном рынке и одновременно предпринимаете действие, которое очень серьезно увеличивает эту ликвидность, - то, видимо, вы не добьетесь того, что заявили в своих целях.
- Масштабы прошедшей девальвации помогают каким-то секторам?
- Конечно, каким-то помогают. Возьмем добычу газа: у «Газпрома» доля импортных комплектующих и технологий - 15%, а доля экспортных валютных поставок - 70%. То есть для компании это в целом означает увеличение EBITDA, увеличение возврата на капитал. И так почти для всех добывающих компаний, у них зависимость от импорта меньше 20%. В машиностроении - за 40%, в каких-то сегментах еще больше, а продажи у них, наоборот, в большей степени приходятся на внутренний рынок.
- Но это же тормозит процесс перехода к росту хотя бы в 3%, для которого требуется технологическое обновление?
- Конечно.
- Что делать?
- Неплохо было бы добиться стабильности на валютном рынке.
- Мы весь потенциал ослабления рубля выбрали или нет ему предела?
- Конечно, нет. Ведь есть еще объективная составляющая, связанная с ценой нефти. Участники рынка же просто поступают: перемножают курс на цену барреля нефти, и если получаем меньше 3600-3700, то, значит, курс недостаточно ослаблен, логично предположить еще большее ослабление.
- А разве Минфин эту взаимосвязь регулирует?
- Нет, сами участники рынка с оглядкой на эти общие условия. Еще один фактор - график погашения и обслуживания долга. Но за периодом большой турбулентности всегда должен прийти период, когда рынок нащупал некий курс, устраивающий его, который понятен и продавцам, и покупателям, когда они смогут предсказывать будущую конъюнктуру и им не надо будет делать резких движений.
- 100 руб./$ увидим?
- Если будем заниматься спортом и правильно питаться, конечно, увидим - потому что долго будем жить. (Смеется.)
- Вы поддерживаете идею согласовывать с экспортерами график продажи валютной выручки, чтобы они не придерживали ее?
- Я не против того, чтобы мы именно договаривались. То есть объясняли, рассказывали бы экспортеру о своих соображениях, слушали бы его разъяснения. Речь же идет только о том, чтобы согласовывать график продажи по дням: ситуация четверга от ситуации вторника может сильно отличаться, ЦБ может выйти с какими-то интервенциями, такое уже происходило. Предсказать курс в режиме дней очень трудно, экспортер может и немного проиграть, придерживая валюту. Но в целом любые попытки оказать давление на экспортера будут приводить к обратному результату. Если сказать, что завтра водку запретят, всю выпьют сегодня.
- Когда мы имеем возможность вернуться к нашей новой нормальности, к 3% роста?
- Исходя из прогноза, в 2017 г.
- А что произойдет за эти два года, что изменится?
- Во-первых, рынки найдут естественное равновесное состояние, в том числе по цене на нефть. Знаете, если бы нефть снижалась с пика в $115 до $85-90, можно было бы предположить, что это очень надолго, что это часть долгосрочного тренда, а при падении со $115 до $60 с высокой степенью вероятности цена отскочит. Всякое резкое снижение - это вероятность последующего резкого повышения. И наоборот. Возможно, в скором времени мы увидим совершенно другие ценовые параметры, а вслед за этим и курсовые. Это будет очень благоприятно для экономики и для бюджета домашних хозяйств, что важнее. Во-вторых, есть набор мер, улучшающих условия для бизнеса: мораторий на ухудшение налоговых условий, ограничение проверок, проектное финансирование - все это должно заработать.
В-третьих, сильная девальвация означает сокращение издержек для компаний: в 2015 г. мы увидим, что доля заработных плат в ВВП сократилась, а доля прибыли компаний увеличилась. Мы тем самым сегодня разрываем тот самый цикл повышения издержек - не потому, что мы такие умные, просто так получилось. А значит, при прочих равных у компаний появляется основание для роста инвестиций, если, конечно, мы своими действиями в экономической политике не помешаем этому.
- То есть главный риск - действия властей?
- В каком-то смысле да.
- Вы летом предлагали стимулировать экономику: смягчить бюджетное правило, направить 100% ФНБ на инвестпроекты. Сейчас вы такой же точки зрения придерживаетесь?
- Точно такой же. В отношении бюджетного правила мы договорились, что оно должно соблюдаться. Выясняется, что оно соблюдается в одну сторону: когда из-за высоких цен на нефть есть windfall revenue, они должны аккумулироваться в резервных фондах. Но когда ситуация изменяется, нефтяные цены падают - мы говорим, что не будем расходовать дополнительные средства, потому что боимся дополнительных рисков. Получается односторонняя конструкция.
Что касается ФНБ, на мой взгляд, это форма существования национальных активов. У вас есть нефть в земле, вы ее можете там оставить для детей и внуков - это первая стратегия. Есть вторая: добыть и превратить в ликвидную форму, разместить в ликвидных инструментах. Конечно, и в первой, и во второй стратегии есть риски. К тому времени, когда вы решитесь добыть эту нефть, она уже может ничего не стоить, так как могут что-то другое изобрести. А ликвидные активы - они действительно останутся ликвидны и надежны? Вы этого не знаете. Третий же вариант - инвестировать для достижения стратегических целей. Я утверждаю, что наши стратегические цели очень зависят от того, какую инфраструктуру мы создадим. Дорожное строительство, железнодорожное, портовое, телекоммуникационное - от этого зависит, будут ли у нас возможности для развития.
- Но пока мы видим большие заявки от нефтегазового сектора. Можно инвестировать в этот сектор ФНБ или это противоречит идее инвестирования в стратегические цели?
- В нормативной базе ничего прямо про это не сказано, но, во-первых, это должны быть инфраструктурные проекты, во-вторых, по логике инвестиции из ФНБ должны осуществляться там и тогда, когда и где частный бизнес к этому не готов. Вроде бы нефть и газ - это тот сектор, куда инвесторы и так готовы вкладывать. Но есть третий момент: наши крупные нефтегазовые компании довольно диверсифицированы, у них есть проекты в сферах, которые не связаны с добычей нефти и газа напрямую, только косвенно. Такие проекты также можно отнести к инфраструктурным.
- А нефтепереработку можно отнести к инфраструктуре? В своей заявке «Роснефть» просит деньги на все девять своих НПЗ.
- Я считаю, что нет, это конкурентный бизнес. Но, наверное, при определенных обстоятельствах средства ФНБ также могут быть направлены на нефтепереработку. Тут опять вопрос, как мы относимся к средствам ФНБ. Чем более коммерческий проект, тем выше его ликвидность, тем больше коммерческая составляющая ФНБ - больше сохранность и выше доходность. И если наша цель - преумножить фонд, тогда вперед, вкладывайте в НПЗ. Но если мы хотим создать условия для других бизнесов, не только государственных, тогда нефтедобыча и нефтепереработка не очень укладываются в такую парадигму. Мне ближе второй подход. Средства ФНБ - для того чтобы помочь частному бизнесу, а не заместить его. В Минэкономразвития сейчас поступила заявка только на четыре проекта. В том числе на НПЗ Комсомольский - конечно, это неплохой проект, но вслед за ним сразу идут другие НПЗ, откроешь заслонку для одного - откроешь для всех. Пока для меня очевиден один проект - Дальневосточный центр судостроения. Я точно понимаю, зачем он нужен.
- А то, что у проекта высокие риски окупаемости, вас не смущает?
- Немного смущает, но это всегда выбор. Опять же, если бы нас интересовали проекты, где низкие риски и высокая доходность, - это одно дело, но мы должны инвестировать туда, куда частный бизнес не идет как раз из-за высоких рисков.
- Но нефтегазовые компании говорят, что они как раз в той ситуации, когда не могут привлечь в проект частные деньги, могут занять у азиатских инвесторов, но те в отсутствие конкуренции предлагают невыгодные условия. Это основание для госпомощи?
- Основание для размышления - конечно. Мне понятна такая аргументация, я не готов сказать, что мы ставим какую-то заслонку для таких проектов. Но у нас же конечный объем средств, поэтому мы должны определить приоритеты. Я прошу Минэнерго: с вашей точки зрения, с точки зрения энергоэффективности, энергобезопасности, энергобаланса, что сейчас важнее - добыча, транспортировка, дистрибуция или переработка? Вы скажите мне - и я буду в вашу сторону сдвигаться.
- А если Минэнерго скажет, что добыча важна, вы согласитесь инвестировать ФНБ в добычу? «Роснефть» просит на два таких проекта.
- Конечно, для меня их мнение будет очень важно, они ведь специалисты. Может быть, добыча важнее нефтепереработки. Моей компетенции не хватает, поэтому я бы хотел получить от Минэнерго ориентиры.
- Есть ли уже заявки на проектное финансирование? Будут какие-то приоритеты при отборе проектов, как в случае со средствами ФНБ?
- Формальных заявок пока нет, но думаю, что они не заставят себя ждать. До конца года мы планируем провести первое заседание комиссии.
- По поводу идеи направить ФНБ на докапитализацию банков, которые затем будут направлять эти средства на проекты: помните, Минэкономразвития предлагало направить на эти цели 20% - сверх 60%-ного лимита, разрешенного для российских проектов? Пока Минфин отверг эту идею. Вы будете настаивать на ней дальше?
- Будем. Ведь мы размещаем эти деньги в банках на условиях «ключевая ставка плюс 1%», и по такой же ставке банки выдают деньги конечным получателям - т. е. они никакую маржу с этой операции не получают. Выдавая субординированный кредит банку, мы даем ему и ликвидность, и капитал, но ликвидность даем без маржи на конкретный, выбранный нами проект. Банк эту «барщину» отработал, и у него остается капитал: он сможет привлечь фондирование с рынка, через депозиты или облигации, без ограничений, направить их на кредиты и заработать уже на этом.
- Просто на прошлой неделе правительство внесло в Госдуму законопроект, который позволяет направить деньги в том числе на простые депозиты банков.
- Это не для этой схемы с капитализацией банков, это просто дает дополнительный инструмент и дополнительную свободу для маневра. Я надеюсь, мы не будем этим злоупотреблять.
- Президент дал поручение госкомпаниям сделать подконтрольными финансовые потоки, избавиться от непрофильных активов, сократить операционные издержки на 3% в год. Насколько тяжело идет процесс?
- Конечно, тяжело идет.
- А как этому можно поспособствовать? Год назад уже было дано поручение сократить издержки естественных монополий на 10%, но, насколько известно, многие компании вместо сокращения предоставили отписки, объясняющие, почему они не могут ничего сделать.
- Год еще не закончился, в следующем году мы увидим результаты этой работы. Не хочу говорить в терминах отписок, но действительно было непросто. Но что поделаешь - жизнь есть жизнь. Это как соревнование щита и меча. Я - меч, хочу, чтобы вы меньше тратили, вы - щит, хотите от этого защититься. Но так всегда бывает. На выходе будет какой-то компромисс: пусть сокращения на 10% мы не добьемся, но чего-то ведь добьемся. Это лучше, чем вообще ничего.
Плюсы из минусов
Ослабление курса дает преимущества внутренним производителям, снижая издержки. Есть точка зрения, что импортозамещение вытянет всю экономику, есть другая - что эффект будет временным и недолгим: производство может возрасти за счет дозагрузки имеющихся мощностей, а инвестировать в новые при высокой неопределенности никто не будет.
В такой ситуации государство должно поддержать внутреннего производителя, считает Улюкаев: дать дешевое фондирование, гарантии - усилить ту положительную рыночную тенденцию, которая появляется благодаря тому, что издержки производителя оказываются ниже издержек импортера. Замещать выгоднее продукцию, которую можно производить с меньшими, чем у других, затратами, получая преимущества на внешнем рынке. Поэтому, согласен Улюкаев, для Минэкономразвития импортозамещение и поддержка экспорта - это одно и то же: «Мы хотим помогать тем компаниям-экспортерам, у которых издержки довольно высоки, но при курсовых изменениях их издержки сокращаются и они получают возможность отвоевать свою долю не только на внутреннем, но и на внешнем рынке».
По мнению министра, Россия может конкурировать на рынках сельского хозяйства, пищевой отрасли, тепловой генерации, гидрогенерации, энергетики и индустрии для энергетики, например атомной - «для нее настает просто золотое время, мы свои блоки можем в десятки стран поставлять». Все это касается крупных и госкомпаний - поэтому министерство намерено установить квоты на заказы госкомпаний у компаний малого и среднего бизнеса, говорит Улюкаев: «Мы хотим, чтобы вокруг госкомпаний формировался шлейф из сопровождающих их предприятий малого и среднего бизнеса, которые бы делали комплектующие».
"Ведомости"от 18.12.2014
Выпускник журфака Ленинградского государственного университета Демьян Кудрявцев свои первые медиапроекты делал в Израиле (репатриировался в 1990-м). Как соучредитель CityLine (один из первых интернет-провайдеров), он в 1996 году приехал в Россию и занялся развитием контентных проектов в рунете. Через 10 лет Кудрявцев возглавил ИД «Коммерсантъ» (по данным «Медузы», руководил продажей издательского дома Алишеру Усманову) и покинул его летом 2012-го. Два с половиной года назад Кудрявцев купил газету «Ведомости» и часть активов издательского дома Sanoma Independent Media (в том числе газеты The Moscow Times и журналы National Geographic, Men’s Health и Women’s Health). В прошлом году, при информационной поддержке своих журналов, Кудрявцев запустил бюро путешествий «Поехали!» и Ostrov - магазин одежды для активных путешественников. В интервью Inc. он рассказал, почему цель предпринимательства - далеко не всегда деньги, как он помог выжить главной деловой газете страны и как страх и надежда клиента помогают продавать ему куртки.
О маленьких радостях и компромиссах предпринимателя
Собственник - основная движущая сила развития российского бизнеса. Акционеры-учредители СМИ несут на себе максимальную ответственность за существование издания либо путем финансирования - либо интеллектуально вкладываясь в его развитие. Поэтому они не могут просто дать денег или, наоборот, получать доход лежа на диване. Ни один русский бизнес - от металлургических заводов и до районной газеты - сегодня так не работает, и не нужно лицемерия, что отстранение собственников (от работы медиа - Inc. ) нужно или возможно сегодня.
Русское управление бизнесом гораздо менее системно, гораздо более персонализировано, чем на Западе, оно аритмично, в нем авралы сменяют застой. Медиа в этом смысле мало отличаются от другого бизнеса. Риски иногда другие, вызовы другие, политики больше, но это все просто вызовы.
783,4
млн рублей - выручка издателя* газеты «Ведомости» в 2016 году.
1,25
млрд рублей - совокупная выручка изданий, которые купил Кудрявцев, в 2016 году.
>€10
млн - стоимость газеты «Ведомости» с учетом долга.
8,2
млн рублей - выручка «Ясно Communication Agency» в 2015 году.
30
млн рублей - прогнозируемые продажи магазина одежды Ostrov в 2017 году.
*Ф инансовые результаты ООО «Бизнес Ньюс Медиа» включают в себя показатели газеты «Ведомости» и конференций «Ведомостей».
Источники: «СПАРК-Интерфакс», СМИ, данные компаний
Я не считаю себя настоящим бизнесменом. Деньги, успех, меня недостаточно мотивируют. Основное приложение моей деятельности - я сам и мои близкие, а главный проект - сама жизнь. Я делаю ее интересной и поэтому иногда иду на избыточные, не оправданные в бизнесе риски, ценю поражения не меньше побед. Очень удобно, что я сам оцениваю результат.
Предпринимательство для меня - это способ жить, один из путей изменять пространство и получать удовольствие. Иногда получаешь его от маленьких вещей, которые объективно достижениями не являются - не измеряются величиной компании, деньгами. В The Moscow Times у нас были прекрасные обложки, я -горжусь - создал команду, и мы с ними так реформировали издание, что эти обложки состоялись. А потом обложки закончились, и это не приносит мне горя. Так что результат позитивен.
Жизнь без компромиссов невозможна, тем более невозможна предпринимательская деятельность, тем более в России. Надо понимать, во имя чего компромисс. Ради сиюминутного комфорта лучше на компромисс не идти. А во имя великой цели - скорее всего, ты ошибаешься: великая цель не строится на грязных компромиссах. А все, что посередине, надо каждый раз оценивать. Нет никакого «всегда», есть частный случай, в котором ты оцениваешь риски, оцениваешь свой комфорт и дискомфорт от тех или иных действий - и потери окружающих.
объединенной компании «Рамблер-Афиша» Юрия Сапрыкина. Новым главным редактором издания стал журналист Михаил Фишман. Кудрявцев и новая команда перезапустили газету - в частности, бывшее ежедневное издание стало еженедельным, с художественными обложками.
В начале июня 2017 года медиаменеджер Дерк Сауэр (основал газету в 1992 году) вернулся в состав владельцев The Moscow Times в качестве соучредителя некоммерческой организации в Европе, которой будут переданы лицензии на издание газеты в странах Европы, СНГ и Китае (китайская версия издается с мая 2017 года). Сауэр, который взял на себя управление изданием, первым делом закрыл печатную версию газеты - последний печатный номер вышел в начале июля. Тогда же из The Moscow Times ушли главный редактор Михаил Фишман и большая часть прежней редакции.
Мнение окружающих не так важно, а вот страдания, потери очень важны. Если в своем компромиссе ты рискуешь только своими представлениями, принять его проще, если же от этого страдают другие люди или в их жизни что-то меняется к худшему, подумай трижды.
Заявление об увольнении с должности гендиректора ИД «Коммерсантъ» Кудрявцев подал в декабре 2011 года после увольнения главного редактор «Ъ-Власть» Максима Ковальского, причиной чего была публикация избирательного бюллетеня с нецензурной надписью внутри номера, а не на обложке.
Я бы не публиковал знаменитую обложку с испорченным избирательным бюллетенем и даже не считал бы это компромиссом. Издательскому дому от этого было бы лучше, в нем не случилось бы надлома, который долго изживали, много прекрасных людей работали бы там до сих пор.
Социальная ответственность бизнеса в том, чтобы нашим детям на этой территории жилось лучше, чем нам. Порой слышу от крупных российских бизнесменов: «Ну, что я буду тут менять, если 40% населения не хочет этого». Но они не равны остальным. Их талант, возможности, ресурсы, капитал - это потенциал всей нации, сегодня сгустившийся в этих компаниях, людях. Они отвечают за то, что здесь будет происходить, не меньше, чем 40 или даже 86 процентов населения.
О «Ведомостях» и издательском бизнесе
Газета «Ведомости» должна была закрыться 2 года назад из-за ухода Sanoma и поправок к закону «О СМИ» по предельной доле иностранного владения. А она просуществовала на два с лишним года дольше, не изменив своим ценностям и миссии. Даже если она завтра закроется и разорится - были эти два с половиной года.
Наибольшая проблема сегодня для российских медиа, особенно общественно-политических, в том, что для них нет рынка капитала. Оценка компании и возможность привлечения денег уничтожены и общим кризисом, и изгнанием иностранцев, и страхом российского бизнеса перед токсичным медийным рынком из-за политических рисков.
У этой ситуации очень серьезные последствия: из журналистики уходят лучшие, их некем заменить. Новые не рождаются, а покупать специалистов, например, на Западе, нет денег. Замкнутый круг.
Для реформирования СМИ в эпоху технологического кризиса нужен капитал, возможность его привлечь, чтобы технологически перевооружить целую отрасль. Государственные медиа вне конкуренции финансово и организационно.
Я не издатель в прямом смысле. Я управляю газетой «Ведомости» только на корпоративном уровне. Я могу увидеть проблему и начать ее решать или сказать менеджменту: «Я считаю, что вот это проблема, давайте все бросимся ее решать». Я могу выбирать, чем мне заниматься и где я больше полезен. Хотя, возможно, я был бы более полезен на операционном уровне, но я сохраняю эту дистанцию, потому что принципы сейчас не менее важны, чем эффективность.
Те два с чем-то года, что я этим занимаюсь, мы идем с постоянным уменьшением убытка, хотя медленнее, чем я планировал. Надеемся, что по итогам 2018 года компания совокупно будет в прибыли не только на бумаге, но и по всем стандартам отчетности. Но пожертвую ли я прибылью ради инвестиций в развитие или ради сохранения чего-то нужного, сейчас сказать не могу. Многое решаю не я, а совет директоров вместе с менеджментом.
Биография Демьяна Кудрявцева
Уроженец Ленинграда, Кудрявцев окончил факультет журналистики Ленинградского университета. В 1996 году стал одним из партнеров российского
интернет-провайдера CityLine, где отвечал за маркетинг и развитие первых медиа-проектов в рунете - сайта «Анекдот.ру» и блога Антона Носика «Вечерний Интернет». В 2001 году CityLine купил главный конкурент - Golden Telecom - за $29 млн.
Как писала «Медуза», к 1999 году Кудрявцев сблизился с олигархом Борисом Березовским и фактически контролировал его медиаактивы - телеканал ОРТ и издательский дом «Коммерсантъ», а с 2006 по 2012 год возглавлял ИД «Коммерсантъ».
В 2014 году Кудрявцев основал коммуникационное агентство «Ясно Communication Agency». А с 2015 года семья Кудрявцева владеет несколькими изданиями, включая газеты «Ведомости» и The Moscow Times, журналы Men’s Health, Women’s Health, National Geographic и другие (ранее - в составе ИД Sanoma Independent Media). Кудрявцев, по его словам, первоначально планировал купить только треть ИД, принадлежавшую финской Sanoma. Но в связи с законом о СМИ, ограничившим доли иностранного владения, свои доли продали американские Pearson (ранее издавала газету Financial Times) и Dow Jones (издает The Wall Street Journal) - каждая владела по 33,3% компании-издателя «Ведомостей». По данным источников «Ведомостей», газету оценили в 10 с лишним млн евро, с учетом долга.
В реальной работе я часто конфликтую. Я не очень хороший руководитель для подчиненных - недостаточно вежливый, недостаточно внимательный. Я штрафую, увольняю, повышаю голос. «Ведомости» не знают меня с этой стороны, практически.
Если бы я был операционным управленцем, я бы проводил реформы в «Ведомостях» значительно решительнее и жестче. Многие хорошие люди и профессионалы, возможно, остались бы без работы - не по их вине, меняется рынок. Но когда надо реформировать по сути последнее независимое бизнес-издание, нельзя руководствоваться только прямолинейной эффективностью. Это как в культуре и образовании: иногда твой компромисс состоит в том, чтобы больше потерять, но дольше защищать ценностные рубежи.
Мы не занимаемся авторскими СМИ. Человек, который у нас работает, должен ценить дело больше, чем себя. Даже в «Коммерсанте», где чуть ли не каждая фамилия сама по себе бренд, все должны понимать, что издание - больше и важнее них, а для журналиста единственный способ состояться - работать на общий успех.
О гражданстве
Не то чтобы кто-то пришел ко мне и сказал: «Вот это пишите, а это не пишите, иначе вам будет плохо, - например, ». Это так не работает, связь непрямая.
По крайней мере, до того как я владел «Ведомостями», меня ничего не лишали. С другой стороны, может, лишили бы, я просто не знаю. Если об этом думать, то, как сороконожка, тут же забываешь, с какой ноги ходить. Мы делаем то, что считаем правильным. И поскольку живем не в безвоздушном пространстве, понимаем, что есть последствия и риски.
Формально отсутствие гражданства не угрожает нашему издательскому бизнесу. Я сейчас ничего не предпринимаю, чтобы попытаться заново получить гражданство или вернуть аннулированное.
В эпоху перемен главный редактор должен быть чудовищно трудоспособен. Редактора, даже самого талантливого, но ленивого, почивающего на лаврах или усталого нанимать сегодня нельзя. Мы не в той коммерческой ситуации, чтобы себе это позволить.
Критерии эффективности редактора или начальника очень просты - в отведенный срок что-то должно стать успешнее, чем было. Влиятельность, цитируемость, прибыльность издания, взаимоотношения внутри и так далее.
Закон о СМИ сегодня не работает и вносит путаницу. (основатель и генеральный директор телеканала «Дождь» - Inc. ) имеет право вмешиваться в контентную политику телеканала «Дождь», потому что она генеральный продюсер. Но она, как собственник, взяла и назначила себя генеральным продюсером - и история про закон сразу закончилась. Таких примеров много - Константин Ремчуков, собственник и главный редактор «Независимой газеты», владелец и главный редактор «Московского комсомольца» Павел Гусев, владелец и издатель «Медузы» Галина Тимченко, хотя они в другой юрисдикции («Медуза» зарегистрирована в Латвии - Inc. ), и другие.
Сегодня СМИ - не только редакция, но еще и технологический продукт, а издатель - профессионал, который в чем-то разбирается лучше, чем редакция, и должен иметь возможность влиять на ситуацию. Закон, написанный 25 лет назад, мешает ему, если он его не игнорирует. Невозможно отделить редакционные процессы от продакшена сегодня формальным бюрократическим актом. Только внутренняя договоренность и самоограничения, только публичная прозрачность.
О страхах, надежде и малом бизнесе
Мне кажется, что у меня счастливая бизнес-судьба. Я любил своих начальников, партнеров, акционеров, подчиненных и не требовал от них особой взаимности. Мне иногда жалко, что из-за ошибок этих людей или собственных что-то большое не состоялось или состоялось не так, как надо, но обычно я не думаю об этом.
Я горжусь CityLine (интернет-провайдер, который Кудрявцев создал вместе с галеристом Емельяном Захаровым и еще четырьмя партнерами в 1996 году - Inc.), как прорывным для России технологически проектом. Компания была лидером рынка, потому что мы просто жили на работе и тратили свои деньги. Это очень помогает эффективности. Но еще это была очень важная история про создание коллектива, с которым мы потом много чего делали.
Создавая клуб путешественников «Поехали!» и магазин туристической одежды Ostrov, мы пошли за спросом. Мы поняли, что у журналов National Geographic и Men’s Health есть активная мужская аудитория, которая много ездит, - соответственно, ей нужны и туры, и экипировка для них. Так появилась история с клубом.
В маленьком бизнесе, например в одежном ритейле, политические риски напрямую видны только через колебания курса рубля. Но он тяжелее по другим причинам: из-за кризиса в целом и потому, что поздно начали. Серьезнейшие игроки этого бизнеса создавались еще в 1990-е. С марками одежды нужно выстраивать длинные отношения.
Клуб путешественников и магазин одежды Кудрявцева
В 2016 году Кудрявцев запустил клуб путешественников «Поехали!» и магазин одежды для путешествий и активного
образа жизни Ostrov (генеральным директором последнего стал руководитель агентства Кудрявцева «Ясно Communication Agency» Александр Карпов). Этот бизнес создан «при информационной поддержке» изданий Men’s Health, National Geographic и «Ведомостей», отмечает сам медиаменеджер.
По данным на сайте клуба «Поехали!», соавтором путешествий стал блогер и путешественник Сергей Доля. Финансовые результаты проекта отдельно не раскрываются. По словам Кудрявцева, этот бизнес высокорентабелен, но пока «очень маленький». «Поехали!» продает примерно 12 мест в экспедициях в месяц.
Магазин одежды Ostrov изначально задумывался как интернет-магазин «для путешественников и активных граждан», в конце 2016 года в торговом центре «Авиапарк» открылся оффлайн-корнер. По словам Кудрявцева, Ostrov - «больший» бизнес, нежели «Поехали!». По итогам 2017 года продажи магазина должны составить 30 млн рублей, пока план выполняется, отмечает предприниматель.
Потребностей у аудитории две - это страх и надежда. Бизнес зарабатывает на них. При продаже новостей это очевидно. Но и человек, который покупает куртку, надеется, что доживет до следующей зимы, и побеждает страх, что замерзнет. Но можно об этом и не думать - за вас будет думать аудитория, она так устроена, - главное - хорошо делать куртки и продавать их.
Бизнес можно делать разными органами: можно головой, можно душой, можно желудком, можно гениталиями, можно как угодно. Я в разное время веду себя по-разному, но в целом - это как спорт, гормональное такое.
Чем больше в компании людей, принимающих решения и представляющих себе картину и задачи в целом, тем лучше. Можно заседать на уровне собственник, генеральный директор, главный инженер завода, а можно звать на совещания начальников цехов, или директора по сбыту и начальника транспортного цеха. В этом смысле медиа не сильно отличаются от других предприятий.
О полетах в космос
Для меня профессиональный выбор не может быть причиной сожалений или радости. Критерием является интересная жизнь. Ее можно обеспечить себе, ну, плюс-минус, при любой профессии в XXI веке. Я очень хочу в космос. Но не хочу становиться космонавтом.
Человек хочет победить пространство, время и неизвестность. Летать быстро, жить долго, знать больше. Все технологии, направленные на решение этих задач, могут быть очень перспективными. Но с другой стороны, я не знаю технологий, предназначенных для чего-то другого.
Жизнь, которой живет Илон Маск, вызывает восхищение. Смысл нормального общества в том, чтобы таких людей, как Илон Маск, были тысячи. Собственно говоря, тысячи таких людей и делают общество нормальным. Из русских я могу назвать Сергея Адоньева (основатель и совладелец оператор Yota - Inc. ) и Павла Дурова (создатель «ВКонтакте» и Telegram - Inc. ). Кроме того, что они делают и как, они мне интересны и важны человечески.
У меня хорошая голова, но ограниченные ресурсы. Если бы у меня были неограниченные ресурсы, я бы покупал издание только при очень ограниченных мозгах. Я бы лучше купил университет. Потому что хороший университет может запустить любое издание и любой космический корабль.
При участии Ольги Сенаторовой
Анатолий Чубайс о национальных инвестициях в хайтек и вознаграждениях менеджерам РОСНАНО
Счетная палата, проверившая работу РОСНАНО, обратила внимание на большую долю кризисных проектов и другие проблемы. Анатолий Чубайс согласен не со всеми выводами аудиторов и в интервью «Ведомостям» подробно объяснил, почему он считает, что в прошлом году компания обрела новое качество и финансовую стабильность. О деле своего соратника, бывшего главы «Роснанотеха» Леонида Меламеда, обвиняемого в растрате, и о политике Чубайс говорить отказался.
— Нынешний кризис как-то сказался на ваших проектах?
— Как вы знаете, спад ВВП в прошлом году был 3,7%. Конечно, мы ощущаем, что темпы роста по нашим проектным компаниям замедлились, что обидно. Поэтому у нас непростая ситуация с выполнением плана продаж этого года. В прошлом году у нас была плановая цифра 300 млрд руб., в этом — 360 млрд руб. Даже при факте прошлого года в 341 млрд руб. она не просто получится сама собой, потому что общее экономическое замедление сказывается. Но каких-то провалов проектных компаний просто из-за того, что есть спад производства в стране, курс рубля изменился или инфляция выросла, — такого нет.
— По данным Счетной палаты, в сентябре у вас был 21 кризисный проект на 60 млрд руб. Как сейчас, спустя семь месяцев, изменились эти цифры?
— Проверка Счетной палаты завершилась 30 сентября 2015 года, поэтому она по закону не принимала во внимание финансовые результаты по кризисным проектам и в целом по РОСНАНО по состоянию на 31 декабря 2015 года. Прирост стоимости активов кризисных проектов от 1 января 2014 года к 1 января 2016 года — 15%. Счетная палата этого не увидела. Но каким бы ни был размер кризисного портфеля — большим, очень большим, катастрофическим, — я настаиваю, что для любого private equity или венчурного фонда принципиально важен не размер этой кризисной части, а размер в целом всего портфеля фонда. Любой фонд так и работает. У него всегда так: треть провалов, треть туда-сюда, еще кусок непонятный и 2-3 успеха. Это абсолютно типовая ситуация. Оценивать ее можно очень простым показателем — соотношением затрат и справедливой стоимости всего портфеля. И это соотношение по состоянию на 1 января 2016 года у нас 97%. Хотя год назад оно было 84%, а еще годом раньше — 72%. Через год, максимум два мы точно перейдем через 100%, и это означает, что, каким бы ни был объем неудач, при всем при этом общий объем затрат оказывается уже на сегодня практически возвращен. А мы не закончили работу, мы только разворачиваемся.
— Когда вы говорите про справедливую стоимость, вы имеете в виду вашу внутреннюю собственную оценку?
— Нет, конечно! Это все аудированная отчетность, только через КПМГ.
— Они аудируют при этом вашу собственную оценку по дисконтированным денежным потокам (DCF)?
— Ситуация более сложная: у нас два раза в год проводится стресс-тест, в рамках которого по каждому проекту РОСНАНО формируется обновленный бизнес-план, предъявляется аудиторам и аудитор проводит оценку справедливой стоимости проекта. В каких-то случаях это действительно дисконтированный денежный поток. Есть более сложные способы оценки по венчурным проектам, где никакого DCF нет. Если ты разрабатываешь новое лекарство и находишься на стадии клинических испытаний №1, у тебя поток появится через шесть лет, поэтому через DCF ты там ничего не оценишь. Аудиторы знают уж точно лучше методы оценки, чем я. Они по каждому проекту осуществляют оценку справедливой стоимости. В довольно сложных дискуссиях: мы их где-то убеждаем, где-то — нет. И отсюда появляется то самое соотношение затрат и справедливой стоимости. В целом по портфелю.
Нюанс называется «нанотехнологии»
— Вы ссылаетесь на венчурную индустрию, но являетесь private equity. А они отличаются друг от друга. Все-таки private equity фонды входят уже на более позднем этапе, и, по идее, рисков там должно быть гораздо меньше, чем в венчурной индустрии.
— Да, так оно и есть. Если бы не было одного нюанса, который называется «нанотехнологии». В принципе, уровень риска в private equity ниже, потому что стадия более поздняя. Но private equity индустрия в России — это, как правило, инвестиции в недвижимость или торговые сети. А у нас ведь специфическая часть private equity индустрии, та часть, которая заточена исключительно на инновационный hi-tech. Да еще и material based hi-tech, т. е. реальный сектор экономики. Это не софт, это 68 заводов, которые построены. Поэтому фактор, о котором вы говорите, снижает размер риска, а фактор, о котором я говорю, повышает его. В результате в цифрах это трудно измерить, но в реальности, думаю, наши риски в private equity проектах сопоставимы с рисками в типовых венчурных проектах.
— Больший риск всегда подразумевает большую доходность. В венчурной индустрии это обычно 1-2 проекта, которые выстреливают и становятся чемпионами, многократно окупая инвестиции в них. У вас такие проекты есть?
— Отвечу двумя частями. Пункт первый. Как вы знаете, по результатам 2015 года РОСНАНО получила прибыль в 17 млрд руб. Сейчас еще не все российские компании отчитались по итогам года, но мы видим, что мы в топ-30. Это на основе прибыли по МСФО. Прибыльность у нас второй год. Получить в ходе строительства сложнейшей наноиндустрии прибыль на уровне ведущих компаний страны — это само по себе уникальный результат. Кроме того, в 2014 году нас справедливо критиковали, и мы сами признавали, что 90% прибыли связано с изменением курса рубля, в 2015 году с курсом рубля связано менее половины этой прибыли. А более половины — с органическим ростом стоимости портфеля.
— Тут я с вами не соглашусь, потому что у вас есть еще доход по налогу на прибыль, который, собственно, и привел к прибыльности. Без учета этого единоразового дохода и курсовых разниц до налогообложения у РОСНАНО был убыток.
— Так считать нельзя. Не может один или два выборочных показателя — даже при том, что их влияние существенно, — привести к прибыльности. Прибыль — совокупный результат всех доходов и расходов компании, и поэтому все-таки должно учитываться влияние всех показателей.
Что такое отложенный налоговый актив, если смотреть в суть? Во-первых, это полноценный актив, признаваемый как по международным стандартам финансовой отчетности, так и по российским стандартам учета и отчетности. Нам говорят аудиторы: мы посмотрели проекты, по которым вы резервировали средства, и мы видим, что у вас по ним улучшилась ситуация. Как известно, в нашем портфеле есть прибыльные и убыточные проекты. И с помощью использования механизма отложенного актива мы можем в будущем компенсировать часть убытка за счет прибыли по успешным проектам.
Теперь возвращаемся к чемпионам. Конечно, настоящий прорывной результат — а не на уровне 97%, о которых я говорил, — будет, когда будут чемпионы. Но чемпионы в софте и в material based — это «два мира — два Шапиро», как говорится. Совсем разные истории. В принципе, даже в софте это не год и не два занимает. Если взять компании типа Microsoft или Google — это минимум 10-15 лет, хотя это чистый софт. В material based все дороже, больше риски, в России все гораздо тяжелее и, конечно, больше сроки. Тем не менее у нас есть компании, которые обеспечивают выпуск продукции выше мирового уровня, а таких у нас пять…
Это «Монокристалл », который сегодня является мировым лидером на рынке синтетического сапфира. Он занимает около 25% мирового рынка и является поставщиком крупнейших производителей мобильных устройств.
Вторая компания малоизвестная, но тем не менее с уровнем не ниже мирового, — это «Суперпровода», которые производят сверхпрочные провода, которых с такими параметрами прочности в мире нет. Компания в непростом положении, она пока не нарастила объемов продаж, но по качеству продукции находится в лидерах.
Третья компания такого класса — это компания «Элвис », которая обеспечила разработку первого российского 40-нм процессора для обработки визуального изображения. И не только процессор, но и конечное оборудование, системы видеомониторинга, в которых работает их кристалл.
Четвертая компания — это «Т-нано » с «Байкалом», первым российским процессором 90-нм не для видеоизображения, а универсальным.
Ну и пятая компания мирового уровня — это «Оксиал » с углеродными нанотрубками.
Вот пять проектов, которые выпускают продукцию на уровне мировом либо выше. При этом далеко не все пять могут стать настоящими национальными чемпионами. Но из пяти два имеют реальный потенциал. А один из пяти может стать компанией с капитализацией на уровне «Газпрома».
Компания «Оксиал», например, в 2014 году произвела 200 кг одностенных углеродных нанотрубок, при том что весь мировой рынок — 2 тонн. В 2015 году произвела 1200 кг, а в этом году произведет как минимум 2,5 тонн. Одновременно вводит мощности еще на 50 тонн. Мы рассчитываем, что эта компания перевернет мировой рынок в этой сфере, а поскольку этот продукт является универсальным аддитивом к десяткам материалов — цементам, пластикам, металлам, — то речь идет о перевороте в отраслях, производящих базовые материалы. Это вам не какие-то специальные космические материалы с объемами продаж полтонны в год, а это материалы с объемом продаж сотни миллионов тонн в год по миру.
— То есть это один из тех проектов, который приносит доходность и окупает весь портфель?
— Потенциально — да. Хотя ситуация более сложная. Теоретически вы правы, но если вы посмотрите на оценку «Оксиала» по МСФО, то она очень сдержанная. Потому что в аудиторской логике — что там у вас с объемами продаж? Через пять лет вы завоюете мировой рынок? DCF какой? Сколько вы продали? Мы продали 1200 кг. Какая цена? $2000 за 1 кг. То есть вы заработали на этом целых $2 млн. Мало ли что вы говорите, что у вас доходы будут вот так расти. Пока этого нет, нет и оценки. Поэтому соотношение 97% по портфелю в целом получено при низкой оценке некоторых из этих чемпионов. Чемпионы — это же явление совершенно прорывного свойства, не только технологически, но и экономически и финансово. И в этом смысле даже МСФО далеко не всегда умеют их оценивать. Ну как оценили, так и оценили. Наша задача — заводы строить и растить национальных чемпионов.
— А с точки зрения аудиторов, кто дает этот возврат доходности?
— У них методы довольно стандартны и просты: если компания находится на хорошем уровне по качеству продукции и с хорошими продажами уже сейчас. Например, пермская компания «Новомет », у которой в этом году будет почти 20 млрд руб. объем продаж. Компания, конкурирующая со Schlumberger, с хорошей доходностью, с хорошим темпом роста выручки, и вот там DCF любой аудитор принимает: все понятно и прекрасно. И вклад «Новомета» в итоговую стоимость портфеля гораздо больше, чем «Оксиала». А с точки зрения претензий на национального чемпиона логика может быть совсем иной.
То есть классические финансовые оценки не до конца отражают реалии инновационной экономики.
— То есть я правильно понимаю, что вы предлагаете оценивать деятельность РОСНАНО по итогам 2019-2020 года?
— Нет, у нас гораздо более агрессивная и нахальная позиция. У нас уже сейчас устойчивое финансовое положение, мы решили все поставленные перед нами инвестором (т. е. государством) задачи за период от нашего создания до 2015 года АО «РОСНАНО» уже сегодня вошло в принципиально новое качество по нашему финансовому состоянию. Оно состоит в том, что с 2012 года мы отказались от ассигнований из госбюджета и единственной формой господдержки для нас остались только гарантии с получением коммерческих кредитов, с возвратом кредитов и процентов. При этом в нашей финмодели объем долга последовательно сокращается, а риски невозврата гарантий оцениваются как низкие. Наноиндустрия в России построена, затраты государства практически возвращены, а институт, созданный для этого, продолжает функционировать и наращивает темпы.
— В 2015 году долг вырос год к году. То есть в 2016 году долг сократится?
— Да, в 2016 году уже начался процесс снижения нашего долга, который в соответствии с утвержденной финмоделью будет продолжаться практически до полного его погашения. У нас заканчивается первая инвестиционная фаза, растет объем доходов от выходов из проектов, и эти выходы мы используем для возврата кредитов, поэтому объем кредитной нагрузки снижается.
Кнуты и пряники
— Счетная палата констатировала, что вы выплачивали success fee за проекты, из которых вышли с убытком.
— Да, это точка, в которой нам действительно указали на ошибку. Но ситуация не такая черно-белая, как кажется. Если ее анализировать на внешнем, поверхностном уровне, вознаграждение по убыточным проектам выглядит ужасно и неправильно. Но если немного разобраться, убыточные проекты — это не те проекты, по которым у нас ноль возврата. Это проекты, по которым объем возврата меньше, чем объем инвестиций. Если в этой ситуации вы не будете мотивировать персонал (а по всем убыточным проектам мы назначили новых директоров) на максимизацию объема возврата, вы получите ноль: провалились — и провалились. Ясно, что какая-то система мотивации за возврат должна быть. У нас такая система была, и она даже в худших проектах позволила выйти не с нулем.
Давайте возьмем наш классический худший проект «Поликремний». Да, с серьезными, большими потерями, но мы вышли не с нулем, продав его за 177 млн руб.
— Но из них 20 млн руб. заплатив success fee менеджерам…
— Уточним: не 20, а 15. И не из этой суммы, а из экономии по ФОТу в целом по компании. Я считаю — и это подтверждает мировая практика — неправильно выстраивать систему, в которой отсутствует вообще вознаграждение за доход от выходов из нерентабельных проектов. Но та система, которая действовала у нас, была неправильно выстроена. Она действительно давала избыточный объем вознаграждения по убыточным проектам. Поэтому в этой части мы прислушались к замечаниям Счетной палаты, внесли соответствующие изменения в договор на управление РОСНАНО и уже успели эти изменения утвердить на Совете директоров.
— А в чем их суть?
— Там предлагается двухэтапная выплата, при которой первый этап символический, а второй этап верифицируется не по одному проекту, а по портфелю в целом. То есть в случае если по портфелю в целом мы сумели получить прибыль, то тогда вторым траншем через 2-3 года по выходу из портфеля в целом вы получаете вторую часть.
— В системе мотивации кроме пряника есть еще и кнут. А у вас есть какие-то штрафы за убыточные проекты?
— Как вы, наверное, знаете, мы вынуждены были расстаться с целым рядом менеджеров, проекты которых оказались убыточными. У нас неписаное правило: управляющий директор, допустивший провал по крупному проекту, не может продолжать работу в компании. Но финансовая мотивация «кнут» возникает, когда есть частный собственник, вложивший свои деньги, и при неудачном проекте он их теряет. УК «РОСНАНО» пока не является частной, и трудовое право запрещает изымать у сотрудников заработную плату — этого сделать нельзя. Но у нас в КПЭ этого года — продажа УК «РОСНАНО» партнерам и внешнему инвестору. Вот когда вложены деньги, а проект неудачный, тогда ты теряешь и в своих деньгах. А если не вложил деньги, когда ты нанятый работник, отнять зарплату по российскому КЗОТу невозможно.
— Есть же премии, которые выдаются всем и всегда. Лишение этих премий не будет эффективным кнутом?
— У нас нет и не может быть премий, которые выдаются всем и всегда. Наша система мотивации выстроена в соответствии с лучшими практиками private equity индустрии. Есть три вида вознаграждения. Первая часть — это должностной оклад, который у нас в РОСНАНО в целом находится несколько ниже рынка, и, пусть на меня не обидятся подчиненные, я считаю это правильным. В private equity бизнесе вознаграждать нужно не столько по текущему окладу, сколько от результата, от заработанных денег.
Вторая часть — это годовые КПЭ и годовое премирование, которое довольно существенное, но это не какие-то фантастические деньги. Вот когда мы говорим с гордостью, что мы за 2015 год выполнили важнейшие КПЭ, начиная с ключевого КПЭ по объему продаж наших проектных компаний в 341 млрд руб. и заканчивая теми КПЭ, которые доведены до дивизионов и дальше до директоров и до всех сотрудников, это вторая часть.
Есть третья часть — success fee. Вот она самая главная. И в этом success fee есть простой принцип, который обеспечивает согласование интересов менеджеров и инвесторов — в данном случае государства и коллектива РОСНАНО. Если ты вышел из проекта с доходом, то первое, что ты делаешь, — полностью возмещаешь затраты инвестора, а весь прирост делится в пропорции 20 на 80. 80% — инвестору, 20% — менеджеру. Схема более сложная, но по сути она вот такая.
— А если выход из проекта произошел с убытком, у вас не происходит депремирования вот этой второй части?
— Во второй части один из КПЭ — это доходы от выходов из проектов, а другой — прирост справедливой стоимости по проектам и по портфелю. Получение убытка — это всегда срыв этих двух КПЭ, что прямо снижает премию сотрудника.
— Анатолий Борисович, простите, но вы построили совершенно советскую систему: государство выделяет вам фонды, вы их куда-то вкладываете, отчитываетесь. При этом за фактический результат никакой ответственности не несете — отнять зарплату по российскому КЗОТу у вас и ваших портфельных менеджеров невозможно, какие бы провальные проекты они ни выбрали: всегда можно сказать, что на следующий год ишак обязательно заговорит. В Америке управляющий фондом, вложивший деньги в проект, подобный «Поликремнию», навсегда перестал бы быть венчурным капиталистом — ему бы больше никто и никогда не дал ни цента. Кто именно в РОСНАНО занимался проектом «Поликремния»? Эти люди продолжают работать в компании и на каких должностях? Сколько человек вы уволили из РОСНАНО за провальные инвестиционные решения за все время существования компании?
И сразу системный вопрос вдогонку: вас никогда не посещали мысли, что вы строите идеологически неверную конструкцию, что государство не имеет права инвестировать в бизнес-проекты, тем более венчурные, ибо в таком случае за неудачу платят все налогоплательщики, а удачу забирают несколько бизнесменов?
— Да это у вас советская система представлений о том, как работают инвестиционные венчурные фонды. Давайте-ка начнем с начала. Слышали ли вы о такой категории, как tolerance to failure («терпимость к неудачам»)? А ведь это та самая даже не финансовая, а фундаментальная культурная основа, которая отделяет страны, способные создать инновационную экономику, от не способных. Плохо наше дело, если даже ведущие журналисты лучшего российского делового издания об этом не знают. С такими суровыми подходами и Стив Джобс никогда не создал бы iPhone, поскольку до этого его, как известно, за неудачи уволили из Apple! Да и Илон Маск, видимо, был бы с позором уволен из Tesla, поскольку компания была основана в 2003 году и с тех пор, за 13 лет, у нее был только один прибыльный квартал — годов прибыльных вообще не было! Надо ли повторять, что вся Силиконовая долина стала возможна в значительной степени благодаря многолетним масштабным вливаниям государственных ресурсов — и прежде всего Минобороны США? Это ответ на ваш «системный вопрос вдогонку».
А теперь по порядку ответы на ваши вопросы. Первое: в Америке есть известнейшие венчурные фонды, которые вкладывали средства в проекты Plastic Logic и Lilliputian Systems (это OAK, Amadeus Capital Partners, Intel Capital, Sequoia Capital). Они инвестировали деньги вместе с нами и вместе с нами не смогли добиться удачи в этих проектах. Неужели вы думаете, что управляющим этих фондов больше не дадут денег? Наоборот, там смотрят по портфелю в целом. Так принято во всем венчурном бизнесе в мире. Второе: мы уволили и сообщали об этом публично (еще два года назад) всех управляющих директоров, проекты которых оказались неудачными. И наконец, третье. Если вы посмотрите на историю развития наноиндустрии в мире, то не только в США, но и в Израиле, Японии и других странах эта отрасль стартовала с государственной поддержкой. А уж потом пришли частные инвесторы. Это ровно то, что происходит и у нас. Кстати, как вы знаете, мы уже два года не получаем госсубсидии, не планируем их получать в дальнейшем, а согласно бизнес-плану с 2018 года не будем получать и госгарантии.
— По отчетности РОСНАНО в 2015 году вознаграждение Правления и Советов директоров ОАО и УК выросло в 2 раза. Расходы на заработную плату выросли примерно на 500 млн руб. С чем это связано?
— Очевидно, вы сделали такой вывод по нашему МСФО-отчету. Цифра корректная, но вывод неверный. Действительно, по статье «Расходы на заработную плату» мы видим разницу между 2014 и 2015 годом в размере 491 млн руб. Однако это консолидированная величина по группе РОСНАНО. Если углубиться в аналитику по МСФО, то 384 млн руб. из этой разницы — это уменьшение резервов по опционной программе АО «РОСНАНО», которое произошло в 2014 году. Оно произошло по причине смены модели управления компанией, перехода персонала в ООО «УК «РОСНАНО» и смены системы мотивации на новую, соответствующую принятым в индустрии прямых инвестиций нормам. Остальная сумма объясняется в основном ростом расходов на персонал в зарубежных дочерних офисах в 2015 году по причине курсовой разницы. Зарплаты в валюте не изменились, но рублевое выражение этих зарплат выросло. Таким образом, расходы на заработную плату в УК «РОСНАНО» не увеличились. Наоборот, с учетом инфляции, можно сказать, даже уменьшились.
— Счетная палата также говорит, что проекты, в которые было инвестировано 60 млрд руб., или 38% всего портфеля, находятся в антикризисном управлении. То есть к состоянию всего портфеля у них тоже есть вопросы.
— Это оценка той самой части портфеля, которую мы в начале 2014 года отобрали из всего портфеля РОСНАНО как кризисную и передали в специально созданный блок антикризисного управления (БАУ). Важно оценить, что произошло со справедливой стоимостью этого портфеля за время управления им внутри БАУ.
Стоимость антикризисного портфеля за время управления им БАУ выросла на 15%. То есть БАУ обеспечил рост стоимости этих проектов. Хотя там были и просто безнадежные проекты. И, кстати говоря, по большей части проектов работа еще не завершена. Скорее, наоборот, они переведены из кризисной стадии в нормальную, и мы будем наращивать их справедливую стоимость. Сам БАУ мы закрываем именно потому, что считаем: он выполнил свою работу.
Покупатели УК «РОСНАНО»
— Схема с УК и АО тоже подверглась критике Счетной палаты: по ее словам, в результате перестали действовать ограничения на вознаграждения менеджменту компаний, получающих госгарантии.
— Формально все так. Существуют правила, которые запрещают использовать кредиты, полученные по госгарантиям, для вознаграждения менеджменту любых видов. В ситуации, когда была одна компания РОСНАНО, это можно отследить, а на УК это правило не распространяется, говорит Счетная палата, и она формально права. Только есть другое правило, по которому вообще все финансирование УК, включая вознаграждение менеджменту, не может осуществляться из кредитов, привлеченных по госгарантиям. То есть если смотреть не на форму, а на суть, то создание УК не вывело нас из-под этого требования, а, наоборот, ужесточило его. Мы не можем ни одного рубля из этих 1,95% от балансовой стоимости активов АО «РОСНАНО» (размер комиссии УК «РОСНАНО» за управление активами АО «РОСНАНО») брать за счет привлеченных кредитов под госгарантии. Потому что их нам дают на инвестиции. В этом смысле все затраты УК, включая затраты на вознаграждение, выплачиваются не из этих денег. Поэтому тут вот так посмотришь — белое, а так — черное. Жаль, что мы не убедили Счетную палату посмотреть по-другому.
— А из каких денег платятся эти 1,95%?
— У нас есть доходы от выходов, которые в прошлом году мы перевыполнили. Если взять абсолютный объем доходов от выходов, он был точно больше, чем расходы на УК — от выходов мы получили 7 млрд руб., а расходы на УК — 4,4 млрд руб.
— Есть много других УК — российских и зарубежных — с большим опытом управления активами. Не эффективнее было устроить тендер, чем вот так волюнтаристски отдать активы в управление УК «РОСНАНО»?
— Сейчас, когда мы вышли на другой уровень качества финансового состояния, когда мы обеспечили прибыль и доходность, когда мы по этим активам обеспечили их стоимость на уровне затрат, количество желающих двигаться в эту сторону будет резко возрастать. Этих желающих не было, когда мы выводили эти активы из кризисной стадии, но, когда мы их вывели, они вполне могут появиться. Это вполне естественно и, может быть, по-человечески объяснимо.
Но этот вопрос не к нам, а к государству, которое является собственником АО. Если государство решит, что надо проводить тендер, мы готовы доказывать, что при любой самой конкурентной процедуре в силу восьмилетнего опыта управления нанотехнологиями в России не существует другой компании, которая обладала бы таким мощным потенциалом, как УК «РОСНАНО».
— Как будет происходить превращение УК в частную компанию?
— Процедура на 100% должна быть абсолютно рыночной и соответствовать лучшим практикам. Менеджмент будет покупать по опционной схеме из собственных средств.
— Это будет не допэмиссия УК, а покупка доли у АО?
— Допэмиссия не соответствует лучшим практикам — это было бы закачкой денег в покупаемую компанию. А в нашей схеме планируется заплатить акционерному обществу, принадлежащему государству.
— В этом году все доли будет покупать менеджмент?
— Пока точка не поставлена. Это полномочия совета директоров АО. Он решил, что до конца года минимум 75%, максимум 100% УК должны быть частными. Если вы посмотрите стратегии УК и АО, там написано, что УК должна быть продана менеджменту и международно признанным инвесторам. В какой пропорции это будет разделено — этот вопрос в этом году должен решить совет директоров.
— А кроме менеджмента есть претенденты?
— Можете их назвать?
— Это российские или иностранные инвесторы?
— По нынешней ситуации, конечно, скорее российские.
— Частные?
— Не обязательно, они могут быть и частные, могут быть и государственные. И то и другое возможно. Нам кажется важным, чтобы это была компания с технологическими компетенциями, не только чисто финансовая. Хотя, возможно, и финансовая. Но мы не продавцы, продавец — государство. Поэтому кому оно продаст — это вопрос государства, а не наш.
— Вы сами какую долю собираетесь приобрести?
— Как только совет директоров определит условия сделки, мы точно ответим на вопрос, сколько и кто приобрел.
— Но вы же и есть продавец.
— Нет, конечно, вы ошибаетесь. Вот эта сделка уж точно будет до дна изучена Минэком, Минфином, Росимуществом, советом директоров, комитетом по аудиту, аудиторами, общественностью, прессой.
— А кто будет устанавливать цену продажи?
— Совет директоров АО, собственник. Мы же не собственники АО и даже не УК.
— Вы работаете как фонд, а сейчас начинаете работать как фонд фондов. Вас не смущает эта двойственность?
— Стратегически вы правы. Но обращаю внимание, что это все-таки две организации — АО и УК. Если быть до конца точным, то УК «РОСНАНО», управляя АО «РОСНАНО» и создаваемыми фондами, сочетает в себе функции УК как LP (limited partner. — «Ведомости») — как инвестора АО «РОСНАНО» — и УК как GP (general partner. — «Ведомости») — как управляющего фонда. Это сочетание стратегически, конечно, потребует того, чтобы на него серьезно посмотреть. Но прежде нужно запустить конвейер создания фондов, набрать опыт — мы пока маловато создали. А в принципе, я не исключаю того, что нам нужно будет думать о разделении этих функций.
Проекты и санкции
— Проект с «СМП банком». В чем его смысл и нет ли опасности для РОСНАНО подпасть под санкции, делая такой проект?
— Совет директоров по нашему предложению одобрил этот проект в ноябре прошлого года, когда все санкции уже были, и мы с открытыми глазами шли на это. Считали и считаем его правильным, несмотря ни на какие санкции. И вообще не считаем правильным выстраивать стратегию развития российской наноиндустрии, приспосабливаясь к санкциям. Их не учитывать нельзя, но и неправильно было бы немедленно поднимать руки вверх.
Дело, к сожалению, в другом: на сегодняшний день этого проекта пока нет в силу позиции второй стороны. Будет он или нет, я вам сказать не могу — я не знаю. Если вторая сторона пойдет на его создание, то мы его создадим, не пойдет — значит, нет.
— Продолжая тему санкций: у вас есть зарубежные активы, в том числе в США. А в конце 2015 года Совет директоров рассматривал создание новой «дочки» в США. С точки зрения рисков расширения санкций насколько это логично и есть ли у вас какая-то стратегия по управлению этими рисками?
— Да, есть — мы очень серьезно консультировались по этому поводу с профессиональными юристами, в том числе с американскими, и отдельно консультировались по политической линии, сознательно и глубоко. Итог — мы не видим никаких оснований для каких бы то ни было санкций по отношению к нашим американским активам. Мы осознанно шли в инвестиции в США с задачей трансфера технологий в Россию, что мы и делаем. Есть ряд наших американских компаний, которые уже построили производство в России.
Сейчас речь идет лишь о переводе этих активов в организационно-правовую форму, адекватную для иностранных инвесторов, — в private equity fund, которым мы на 100% владеем. С точки зрения собственности активов ничего не меняется, но по упаковке появляется форма, которая позволяет на человеческом языке говорить с инвестсообществом: вот фонд, вот pipeline, вот состав проектов, вот их справедливая стоимость, вот их затраты, вот их потенциальная цена при выходах. Это то основание, на котором можно начинать говорить с инвесторами. Конечно, мы понимаем, что, пока действуют санкции, сложновато будет в этот фонд привлечь инвестиции, но готовиться к этому уже надо. Ровно поэтому мы пришли на совет директоров, и он нас поддержал.
— Сколько там активов?
— В этом фонде активы чуть более $200 млн.
— У вас было несколько объявлений о разных фондах в Азии, один из них — фонд с Сингапуром — не реализовался. А что сейчас есть в реальности?
— Фонд с Сингапуром у нас не состоялся, а фонд с Китаем у нас состоялся . Называется ChIR Tech — это хитрая географическая конструкция, китайско-российско-израильская. Смысл бизнес-идеи вот в чем: у нас в Израиле есть неплохая команда и, как известно, Израиль — одна из лидирующих стран в мире по объему стартапов. Мы хотели бы этим фондом отбирать израильские стартапы и делать трансфер этих технологий в Россию и Китай. Фонд зарегистрирован, формирует pipeline и приближается к первым инвестициям. Я думаю, что первая инвестиция будет в этом году. Наших денег в нем $80 млн чистого инвестиционного капитала.
Мы точно собираемся развивать сотрудничество с Китаем. Мы считаем, что тот базовый уровень взаимодействия, который достигнут, нужно сильно расширять. Наш китайский партнер — Университет Цинхуа, у него объем активов под управлением — $200 млрд. Это активы, созданные из инновационных разработок самого университета. Причем в значительной степени это material based hi-tech, т. е. это наша тематика. Мое общение с руководством университета показывает, что потенциал для сотрудничества очень большой. Далеко не только тот фонд, который мы создали, — мы еще много что можем делать. Поэтому мы будем активно расширять наше взаимодействие с Китаем. Я очень надеюсь, что до конца года мы сможем создать другие китайские фонды.
— Есть еще фонд с Индией.
— Если быть точным, есть замысел фонда. К этому замыслу мы относимся очень серьезно и считаем его очень важным хотя бы потому, что по размеру — по $1 млрд от каждой стороны. Подписан MoU с министерством финансов Индии с этими цифрами. Но это пока еще только MoU.
— А почему РОСНАНО просила денег из бюджета на этот фонд?
— Во-первых, из-за объема. РОСНАНО должна до конца года поднять внешних инвестиций на 50 млрд руб. А только этот фонд на $1 млрд — т. е. 65 млрд руб. Кроме того, по бизнес-идее речь идет не просто о финансировании проектов, а о строительстве заводов. Это принципиально новый тренд — не трансфер в Россию, а трансфер хайтека из России, причем не в виде продукта, а в виде предприятий по его производству. Это история не на три года и не на пять: инвестиционный цикл такого уровня — минимум 10 лет. Коммерческий кредит на 10 лет даже с госгарантией под 12%, как мы сейчас берем, — это абсолютно невозможно. Поэтому такой тяжелый долгосрочный проект, конечно, требует особого режима финансирования. Если государство оценит его как адекватный и пойдет на это, значит, пойдет. А мы будем его убеждать.
— Сейчас есть какое-то понимание по этому финансированию?
— Идет работа. Есть позиция администрации президента, формируются позиции министерств и ведомств.
— А дедлайн какой-то есть?
О прибыли и дивидендах
— Как вы поступили с прибылью, которую вы получили по итогам 2014 года, и что будет с прибылью 2015 года?
— Согласно бизнес-плану АО «РОСНАНО» мы должны были выйти на прибыль только в 2017 году. У нас же по итогам 2014 года получилась прибыль по МСФО, но убытки по РСБУ, а по результатам 2015 года — прибыль и по МСФО, и по РСБУ. По итогам 2015 года прибыль мы направим на погашение убытков прошлых лет.
К сожалению, по результатам 2015 года АО «РОСНАНО» не заплатит дивиденды. Говорю так, потому что собирались заплатить, но по итогам I квартала, которые берутся в учет на момент принятия решения, у нас размеры чистых активов оказались ниже размера уставного капитала — незначительно, но ниже. На конец года они были выше. И поэтому по закону мы не можем выплатить дивиденды. На совете директоров, когда обсуждалась эта ситуация, было принято решение, что теперь вопрос о выплате дивидендов будет рассматриваться ежеквартально и дивиденды будут выплачиваться, когда будет такая возможность. А УК «РОСНАНО», которая, кстати, тоже получила прибыль, дивиденды заплатит в пользу АО в размере 50% от чистой прибыли.
Методические разногласия Анатолия Чубайса и Татьяны Голиковой«Аудиторы пришли сюда не с целью провести всеобъемлющий анализ работы РОСНАНО и сделать вывод о ее эффективности, — объясняет Чубайс. — Их задачей был анализ рисков невозврата кредитов, полученных на условиях госгарантий. Но у нас есть очень важное разногласие со Счетной палатой — методическое. Они проверили ряд проектов — в первую очередь, конечно, неудачных — и сказали, что часть финансирования этих проектов получена под госгарантии и, следовательно, есть риски невозврата прогарантированных кредитов РОСНАНО. Мы считаем, что так в принципе методически неправильно действовать. Потому что мы являемся инвестиционным фондом и оценивать нашу деятельность, а также риски невозврата госгарантий надо не попроектно, а попортфельно. Это фундаментальное методическое разногласие, это не частность. Само по себе формирование портфеля в современной венчурной индустрии есть важнейший механизм хеджирования рисков отдельных проектов, это суть того, чем отличается фонд от не-фонда. Наш портфель проектов — весь, а не его часть — является основанием для нашей финансовой модели. В финансовой модели, как и положено, собраны вместе все притоки и все оттоки. Мало того, в финансовой модели есть набор предпосылок, по которым она рассчитана, например курс доллара или процентные ставки. Помимо этого в ней есть специально проведенный дерискинг, включающий перенос поступлений от выходов из трех крупнейших проектов на один год и исключение их из общего объема доходов, дисконт на 20% по доходам от проектов, и много чего еще. По результатам всего этого — этих предпосылок, этого дерискинга по всему портфелю вместе взятому — мы получаем ежегодные остатки на счетах, которые 100%-но гарантируют не только полный возврат кредитов и процентов, но и абсолютную финансовую стабильность РОСНАНО. Что, собственно, и оценено Standard & Poor’s (S&P), которые сказали: финансовое положение стабильное, долгосрочный и краткосрочный кредитные рейтинги на уровне суверенного рейтинга Российской Федерации (ВВ-/В и ru АА-). И как раз S&P в отличие от Счетной палаты оценивали модель в целом. Поэтому я считаю, что неправильно говорить о рисках невозврата госгарантий, исходя из части проектов и игнорируя финмодель в целом. Тем более что финмодель Счетная палата видела, по предпосылкам нет ни одного замечания, по дерискингу нет ни одного замечания, по результатам расчета финмодели нет замечаний. Но если это так, тогда соглашайтесь и с выводами по финмодели в целом. Я уже не говорю, что у нас финмодель прошла Минэкономики и Минпром, а Минфин вообще, прежде чем согласился на госгарантии, вытащил все внутренности финмодели: получил данные по каждому из существующих проектов и фондов, по каждому из плановых фондов, по каждому из плановых фондов поток проектов, по ним все сроки выходов и объемы». Неадекватные критерии«Одним из этапов выдачи госгарантий является, по сути, due diligence компании, который в соответствии с требованиями постановления правительства (от 10.09.2010 г. №709 о предоставлении госгарантий РОСНАНО) ежегодно с 2015 года проводит ВЭБ, — продолжает руководитель РОСНАНО. — Минфин изначально рекомендовал ВЭБу проводить нашу проверку на основании методики для госгарантий, которые выдавались после кризиса 2008-2009 года промышленным предприятиям, оказавшимся в сложном положении. Эта методика, утвержденная правительством, адекватна для промышленных предприятий, попавших в тяжелое финансовое положение, но абсолютно не подходит для РОСНАНО. Не потому что РОСНАНО хуже или лучше, а потому что мы другие. Пример: базовый показатель — рентабельность продаж. Но у нас нет ни продаж, ни рентабельности продаж: мы — инвестиционный фонд. У нас есть IRR, у нас есть NPV проектов, у нас есть справедливая стоимость портфеля, у нас нет рентабельности по определению. Когда мы в этом разобрались, мы сказали: „Минфин, уважаемый, невозможно нас проверить по рентабельности продаж, это просто неадекватно”. Минфин сказал: „Да, действительно, это неадекватно”. Вот здесь появляется слабость, по которой — наверное, справедливо — Счетная палата говорит: „Ну хорошо, вы увидели, что неадекватна эта методика, тогда вы должны были сделать методику для оценки финансовых организаций, отличающуюся от оценки промышленных предприятий”. Минфин этого не сделал, но вместо этого сказал: „Не проверяйте РОСНАНО по рентабельности продаж, а проверяйте по показателям: коэффициент текущей ликвидности, отношение заемных средств к собственным средствам и ряду других”. Дали нам адекватные для нас показатели. В этом смысле нормативно здесь есть, может быть, небольшая шаткость. Кстати говоря, Минфин сейчас методику проверки создал и дальше будет финансовые организации так и проверять, но на той стадии с формальной точки зрения был изъян. Вот в чем вся коллизия, хотя звучит это в заголовках некоторых ваших коллег примерно так: „Чубайс в очередной раз получил бюджетные деньги, необоснованно нарушив действующий порядок”.» Объективная проверка«Мы считаем, что сама проверка была объективной, — говорит Чубайс. — Я не вижу какой-то политической заданности или внешних мотивов: аудиторы реально анализировали то, что по мандату должны были анализировать. Я считаю, что в результате этой проверки они увидели ряд срезов нашей работы, которые они считают негативными, и мы с ними согласны, мы сами их считаем негативными. Есть среди этого то, что мы не видели, а увидели благодаря проверке. А есть ряд срезов, которые они считают негативными, но мы не согласны со Счетной палатой. Тем не менее в целом я считаю, что итоги проверки достаточно позитивны. Могу сказать даже, что благодарен Счетной палате за то, что они свою работу провели профессионально и честно». |
«Мы копим. Пока у нас есть резервы, нас в мире уважают»
Татьяна Голикова рассказывает, где забуксовала пенсионная реформа, как ограничить зарплату менеджеров госкомпаний и какая оптимизация необходима госаппарату
Татьяна Голикова почти универсальный чиновник – она отвечала за бюджет в Минфине, а потом воевала с бывшими коллегами, занимаясь социальной политикой, работала в правительстве и Кремле. Последние годы она контролирует чиновников, с которыми прежде работала. Зная проблемы изнутри, она знает и куда заглянуть. И видит ключевой дефект власти. Чиновники боятся ответственности – главное заручиться поддержкой руководителя, а не предложить решение и отвечать за него, описывает она ситуацию в интервью «Ведомостям».
– Счетная палата раскритиковала проект федерального бюджета на 2018–2020 гг. в своем заключении, отметив, что его фундамент – макропрогноз – очень зыбкий. Бюджет настолько нереалистичный?
– Мы не критикуем, а оцениваем возможные риски. Заложенный в проект бюджета рост ВВП породил много вопросов. Правительство ожидает, что в 2017 г. экономика вырастет на 2,1%, а к 2020 г. ускорится до 2,3%, рассчитывая, что основным драйвером станут инвестиции. Министр экономического развития Максим Орешкин считает, что этим летом мы росли как раз за счет инвестиций, особенно в строительстве. Но Росстат пересмотрел прошлогодний объем работ в строительстве и увеличил его на 1 трлн руб. – на этом фоне ухудшились показатели девяти месяцев 2017 г., и сомнительно, что инвестиции в строительство покажут такой рост, особенно если исключить крупные стройки – стадионы, Керченский мост, газопровод «Сила Сибири».
Минэкономразвития ожидало роста экономики на 2,2% в III квартале, но предварительная оценка Росстата заметно ниже – 1,8%, за девять месяцев – всего 1,6%. Чтобы заложенный в бюджет-2017 прогноз сбылся, за октябрь – декабрь экономика, по нашим оценкам, должна вырасти на 3,6%. Конечно, будут повышение зарплат, выплаты по контрактам, сезонный рост потребительских расходов, но этого недостаточно. А ведь это и есть база для расчета бюджета 2018–2020 гг.
Минэкономразвития ждет, что в ближайшие три года инвестиции будут расти в том числе благодаря программе инфраструктурной ипотеки, «фабрике проектного финансирования» и поддержке малого и среднего бизнеса. Но какой вклад они внесут в рост, в прогнозе не оценивается. Мы слышали только оценки Орешкина в его выступлениях. При этом программа льготного кредитования малого и среднего бизнеса, согласно прогнозу, завершается в январе 2019 г., а «фабрика», предполагающая госгарантии на 294 млрд руб., учитывая нашу бюрократию, сразу не заработает. В лучшем случае – в середине 2018 г., а эффект от нее проявится или в среднесрочной, или в долгосрочной перспективе. Инфраструктурная ипотека за три года даст 1 трлн руб. инвестиций, ждет министерство, но как формируется этот триллион, не раскрывает.
При этом хотя темпы роста в сценариях (базовый и целевой) прогноза разные, структурные меры в них одинаковые, а их вклад в целевом варианте почему-то меньше (предусматривает более высокий рост ВВП. – «Ведомости»), чем в базовом. Возможно, просто неаккуратность. Мы предложили либо заложить больше структурных мер в целевой прогноз, либо переоценить их влияние. Коллеги оставили это без комментариев.
– Председатель Центра стратегических разработок Алексей Кудрин считает, что можно смягчить бюджетное правило – установить цену отсечения не $40, а $45 за баррель. Вам правило не кажется жестким?
– Не кажется. Следующий год будет переходным, и мы продолжим расходовать фонд национального благосостояния (ФНБ). Жесткое правило начнет действовать с 2019 г., лишь тогда мы станем пополнять ФНБ. Резервы мы существенно подъели, а не стоит забывать, что ФНБ предназначен еще и для долгосрочной сбалансированности пенсионной системы.
Мы копим, потому что хеджируем резервами возможные риски. Пока у нас есть резервы, нас в мире уважают. Но как только они обнуляются, мы попадаем в абсолютно рисковую зону, в том числе из-за введенных против нас санкций. Кроме того, пока нет долгосрочных предложений по пенсионной системе и ее сбалансированности – решение этого вопроса тоже постоянно откладывается.
– Кудрин считает, что более мягкое правило даст пространство для бюджетного маневра – увеличения расходов на здравоохранение, образование, инфраструктуру.
– Дьявол кроется в деталях. Алексей Леонидович, видимо, предлагает сократить «непроизводительные» расходы на оборону и безопасность в пользу «производительных» – на образование и здравоохранение. Но я не согласна, что расходы на оборону и безопасность – непроизводительные. Там есть закупки, стройка, соцподдержка, военные пенсии, здравоохранение, образование. Многие оборонные предприятия – градообразующие. Продукция оборонно-промышленного комплекса – это 5,4% нашего экспорта, пусть немного, но есть тенденция к росту. Это высокотехнологичное производство.
Если перераспределить деньги в пользу здравоохранения и образования, то какие – федерального или консолидированного бюджета? Здравоохранение финансируют федеральный фонд ОМС и региональные бюджеты, образование – бюджеты всех уровней: высшее – Федерация, среднее специальное – регионы, общее – муниципалитеты. Перераспределять ли полномочия, подняв их частично на федеральный уровень? И у кого забрать – у обороны?
– Да, и растянуть программу вооружений, как предлагал Кудрин.
– Растянули еще при Кудрине [он был министром финансов до сентября 2011 г.], дали госгарантии оборонным предприятиям. И в 2016–2017 гг. досрочно их исполняли, чтобы в последующем не тратить ресурсы федерального бюджета на субсидирование процентных ставок по коммерческим кредитам, привлеченным под госгарантии.
– То есть вы считаете структуру расходов оптимальной?
– Не считаю. Я о другом. Нельзя решить проблемы пенсионного обеспечения, здравоохранения, только увеличив финансирование. Система социального страхования к модернизации пока не готова.
Большая часть предложений Алексея Леонидовича справедлива. И в стратегии-2020, и в основных направлениях деятельности правительства все написано хорошо и правильно. Но не может быть предложений без механизмов реализации. Из-за этого воплотить эти программы в жизнь полностью не удается уже в первый год их реализации.
Любая программа требует ответов на непростые вопросы: например, повышать ли пенсионный возраст, вводить ли соплатеж населения за какие-то услуги.
Пенсионный закон не работает
– Пенсионную систему пять лет назад реформировали. Каков результат?
– Новый порядок исчисления страховой пенсии (балльная формула), с введением которого во многом и связывалась последняя по времени пенсионная реформа, так и не заработал. Этот порядок формально вступил в силу с 1 января 2016 г., но индексация пенсий в соответствии с новой формулой ни разу не принималась, всегда действовали разовые решения. Так будет и в 2018 г. До сих пор не утвержден порядок расчета пенсионного коэффициента (балла), хотя такое требование установлено законом.
Я стою на формальной позиции: закон написали, он не исполняется. Либо примите методику расчета пенсионного балла, либо откажитесь от неработающей формулы и предложите новую.
То же относится к реформе досрочных пенсий. Специальная оценка условий труда не охватила основную часть рабочих мест с вредными и тяжелыми условиями труда. Идея переложить ответственность за досрочные пенсии с государства на работодателей, оформленная законодательно, не реализовалась.
Была еще одна хорошая идея: оценить эффективность всех льгот в пенсионной системе и социальном страховании. Пониженные тарифы компенсируются межбюджетным трансфертом из федерального бюджета ПФР, ФОМСу и Фонду социального страхования (ФСС). Есть мнение, что в одних отраслях льготы работают, в других нет. Но их эффективность так и не оценена.
А самое главное – не удалось решить основную стратегическую задачу: добиться долгосрочной финансовой устойчивости пенсионной системы. Пенсионную систему нельзя развивать изолированно, в отрыве от всей системы обязательного страхования и системы трудовых отношений.
– А какие есть варианты сбалансировать пенсионную систему? Можно ли повесить фиксированную часть пенсии на бюджет, как было в 2000-х гг.?
Я была противником той системы, и в свое время убедила Алексея Леонидовича [Кудрина] и Владимира Владимировича [Путина] от нее отказаться. В действовавшем тогда законодательстве пенсия была разделена на три части: базовую, страховую и накопительную, за каждой из которых был закреплен свой источник. Страховой взнос вычитался из единого социального налога (ЕСН), который собирала налоговая служба, а страховые взносы - ПФР. Базовую часть обеспечивали поступления ЕСН, страховую и накопительную – страховые взносы. А потом снизили ЕСН, и базовая пенсия оказалась дефицитной: это было незаметно, потому что дефицит был внутри федерального бюджета. Базовая пенсия должна была быть не меньше среднероссийского прожиточного минимума пенсионера. Каждый раз ее досчитывали - и дефицит внутри федерального бюджета рос.
Стало очевидно, что держать такой дефицит внутри бюджета уже невозможно и нужно сбалансировать пенсионную систему. Решили сделать пенсию единой, и повысить страховой взнос. В качестве альтернативы рассматривали временное закрепление какого-либо федерального налога, чтобы его часть шла на пополнение пенсионной системы в период демографического провала. Ведь базовая пенсия внутри федерального бюджета уже увеличивала дефицит, а значит покрывалась другими доходами федерального бюджета, а не только ЕСН. Налог закреплять отказались, страховые тарифы в отдельных сферах - IT, сельском хозяйстве, других сферах - снизили, и пришлось вводить межбюджетный трансферт. Тогда это казалось правильным.
Если мы вернемся к такому механизму, и будем индексировать базовую пенсию не по формуле, а по прожиточному минимуму пенсионера или по инфляции - ее надо как-то назвать. Социальной? Но социальная пенсия назначается на 5 лет позже страховой и в период работы не выплачивается. Разорвать пенсию - одну платить так, другую этак? На эти вопросы никто не отвечает. А они чувствительны для населения.
Давайте определимся, к какому решению мы готовы. Ведь все равно придется что-то оптимизировать. Давайте в программе экономического развития определим: это мы делаем в приоритете и на это тратим ресурсы, а где-то придется поджаться. И заранее начнем объяснять, не пугая людей тем, что уже завтра им повысят пенсионный возраст или что-то отберут. По таким чувствительным вопросам нужно находиться в общественном диалоге.
Хорошо, что менять? Чиновники обсуждают ускоренное повышение трудового стажа вместо пенсионного возраста. Это поможет решить проблемы пенсионной системы?
Конструкция предыдущей пенсионной формулы предполагала механизмы стимулирования более позднего выхода на пенсию без изменения общеустановленного пенсионного возраста. Но как мы говорили ранее, сейчас формула изменена.
По моему мнению, увеличение продолжительности страхового стажа – это не способ долгосрочной сбалансированности бюджета ПФР. Этот показатель должен соответствовать жизненному циклу большинства населения России (продолжительность трудоспособного возраста и трудовой карьеры).
Нельзя забывать, что увеличение пенсионного возраста и трудового стажа повлекут и больший объем формируемых пенсионных прав при выходе на пенсию, поэтому должны быть четко определены источники новых выплат в долгосрочной перспективе.
- Но какое-то решение необходимо.
Социальным льготам и выплатам нужна систематизация – пока в этой части исчерпывающий перечень отсутствует. Люди могут иметь право и на федеральную льготу, и региональную. Регионы «приспособились»: если есть дублирующая федеральная льгота, перекладывают ответственность на центр. В лекарственном обеспечении это встречается очень часто. Так что в регионах оптимизация соцподдержки произошла.
Единая система учета позволит понять, сколько видов соцподдержки получает отдельно взятый человек - не важно, региональной или федеральной, – сколько получает лекарств, сколько платит за ЖКХ и т.д. Не зная этого, отменять или модернизировать льготы неправильно.
- Как можно было бы перераспределить расходы?
– Сейчас расходы планируются от базы - нужно набраться смелости и отказаться от этого принципа, например, в 2019 году с принятием 83 федерального закона, в бюджетном законодательстве появился термин «государственное задание» - формирование объемов бюджетных ассигнований на основе определения стоимости госуслуги (работы) и количества таких услуг. Госзадание пришло на смену бюджетной смете. При этом в госзадание не включаются расходы на приобретение оборудования, капитальный ремонт и инвестиции.
Как правило, переход на госзадание, в части определения стоимости услуг, осуществляется методом обратного счета, от уже достигнутого уровня ассигнований делением на количество услуг. Это привело к различной стоимости услуг по идентичным мероприятиями и нарушению конкуренции в бюджетной сфере.
В структуре госзадания наибольший объем расходов приходится на заработную плату, поэтому, как правило, несмотря на имеющиеся перекосы, при оптимизации расходов, госзадание сокращению не подвергается, а уменьшаются объемы средств на оборудование, капитальные ремонты, что в конечном итоге приводит к несоответствию современным требованиям инфраструктуры образовательного процесса, процесса оказания медицинской помощи. Очевидно это нужно менять, подтверждение этому - показатели износа основных фондов за 2016 год в образовании – 47,9%, в здравоохранении и предоставлении социальных услуг – 56%. Коэффициент обновления находится на низком уровне и в течение последних трех лет снижается. Доля инвестиций в образование снизилась с 2,2% в 2007 году до 1,4% в 2016 году, в здравоохранении – с 2,7% в 2006 г. до 1,2% в 2016 г.
После региональных программ модернизации здравоохранения, закончившихся в 2013 году, прошло почти 5 лет. Статистика за 2016 год говорит о том, что 31% медицинских организаций нет водопровода, в 35,5% - канализации, в 40,5% – центрального отопления, 10 900 зданий арендованные. 33% ренгеновских аппаратов в российских клиниках работают уже больше 10 лет и нуждаются в замене, то же касается 24,6% аппаратов УЗИ и 52,7% оборудования для лабораторной диагностики. Сегодня это полномочия регионов. Тариф ОМС обеспечивает текущие расходы – зарплату, коммунальные услуги, связь, транспорт, оборудование не дороже 100 тыс. руб., лекарства. Все, что стоит дороже 100 000 руб., должно финансироваться из бюджета.
Пока не установим правильную пропорцию и структуру расходов, не заинтересуем бизнес в инвестирование в эти сферы, качество госуслуги не будет возрастать.
Неуловимые госкомпании
В заключении на бюджет вы указали, что правительство переоценило на 700 млрд руб. доходы от дивидендов госкомпаний. В бюджете заложены поступления исходя из того, что госкомпании направят на дивиденды 50% прибыли. Почему расходятся оценки Минфина и Росимущества и почему не удается добиться этого от госкомпаний?
Бюджет формируется на основе действующего законодательства, в котором есть норма - на дивиденды направляется не менее 25% чистой прибыли. Требование о 50% было антикризисной мерой бюджетной консолидации, которую Минфин включи в Основные направления бюджетной, налоговой и таможенно-тарифной политики на 2018-2020 гг., которые одобрены правительством.
Безусловно, отчисления в виде дивидендов в объеме 50% от чистой прибыли предприятий стоит оценивать для бюджета позитивно, однако нельзя забывать о необходимости развития компаний. Как показала практика, на основании отдельных решений Правительства допускалось уменьшение норматива перечисления дивидендов, в 2016 г. – по 12 АО, в 2017 г. – по 9.
Нужно определить новый порядок, устанавливающий диапазон и критерии изменения объемов дивидендов. Например, пока госкомпания реализовывает крупный инвестпроект, первые два-три года она платит пониженные дивиденды, потом норматив повышается.
Может, Счетной палате стоит сфокусироваться на проверке госкомпаний, а не министерств? Ведь от них зависят и дивиденды, и тарифы.
Мы ежегодно включаем в план проверки в отношении наших компаний, но включить всех мы не можем. Для этого нужен очень большой человеческий ресурс. На проверку того же «Газпрома» надо бросить огромное количество людей, и нужен мой постоянный контроль.
- А есть политические препятствия?
Политических препятствий для проверок госкомпаний нет. У нас есть проверки госкомпаний, но не тотальные, а по отдельным направлениям, в первую очередь, когда речь идет о выделении бюджетных средств.
Зарплаты менеджеров госкомпаний очень высокие - речь не только о руководстве, но и о менеджерах среднего звена. И эти компании заявляют, что им не хватает денег на дивиденды, а иногда просят бюджетных денег.
Компании должны ограничивать размер вознаграждений - либо на основе KPI, либо директивой совета директоров. Конечно, мы видим, что зарплаты высокие. Приглашаем профильных чиновников, входящих в советы [директоров] этих компаний - они сами не всегда это видят. Где-то нам даже удалось через них повлиять на ситуацию. Кстати, в огромном количестве случаев наемные аудиторы не замечают завышения зарплат.
Бегство от ответственности
Обсуждаются разные концепции экономического развития - Кудрина, Орешкина, Титова, [помощника президента Андрея] Белоусова - но никак не разработают единую. Когда будет обсуждаться финальный документ, и будет ли он вообще?
Такой документ в любом случае должен быть. Ведь он ляжет в основу стратегии избранного на будущий срок президента и нового правительства.
- Но все словно бегут от этого.
Наверное, потому что наряду с хорошими решениями придется принимать и непростые, да, и взгляды на экономическую политику у перечисленных авторов не всегда совпадают.
– Может проектный подход изменить работу госаппарата?
Идея правильная. Вопрос в реализации - госпрограммы тоже были правильной идеей, но ее так забюрократизировали, что реализовать оказалось невозможно. Пока все круги ада пройдешь, финансовый год закончился, вносятся поправки в бюджет и все начинается сначала.
- Чтобы принимать непопулярные решения, нужна реформа госаппарата или политическая воля?
Госаппарат надо оптимизировать - не только чиновников, но и учреждения, внебюджетные фонды. Где лишнее, а где не хватает, уже понятно. Многие боятся ответственности: для них первая задача – заручиться поддержкой руководителя, вместо того, чтобы предлагать решения и за них отвечать.
Мой подход: сначала пытаюсь решить проблему сама, а уже потом, когда понимаю, что нужна воля более высокого уровня, иду к руководству. И проблемы решаю не потому, что мне это поручили, а потому что вижу, что откладывать нельзя.
Татьяна Ломская, Елизавета Базанова, Маргарита Папченкова, Филипп Стеркин
Интервью опубликовано в газете "Ведомости" 30 ноября 2017 года
В этом году Москва едет на международную выставку недвижимости MIPIM с самой представительной делегацией - вместе с Мэром три заместителя. С.Собянин рассказал «Ведомостям» о том, что российская столица покажет инвесторам.
Б.Ляув и М.Гликин, «Ведомости»
Власть в Москве стала открытой и понятной. Этот тезис С.Собянин попытался доказать в интервью «Ведомостям», подробно ответив на все, включая неудобные, вопросы - в частности, о том, почему власти проводят столь жёсткую политику в отношении автолюбителей, держателей лотков и палаток, частных арендаторов. По его мнению, всё это идет на пользу москвичам. В интервью «Ведомостям» он рассказывает о городском хозяйстве и о своём намерении участвовать в выборах.
«Ведомости»: Полтора года назад, давая интервью «Ведомостям», Вы с воодушевлением рассказывали про свои планы, перспективы. Сейчас кажется, что поднакопилась усталость и есть определённое разочарование. Так ли это? Какое у Вас настроение?
С.Собянин: Как видите, хорошее. Если полтора года назад мы говорили о планах и перспективах, то сегодня можно об их реализации. Помните, мы говорили о модернизации здравоохранения? Сегодня мы практически закончили обновление всего медицинского оборудования в городе. Говорили о реформе образования - она также почти завершена. Серьёзно поправили материальную базу и заработную плату учителей (в 2010 году учителя зарабатывали в среднем 39 тыс. рублей, по итогам 2012 года - 57 тыс. рублей в месяц). Много обсуждали проблемы транспорта, программу развития метрополитена. Всё это сейчас реализуется и в таких масштабах, которые Москва ещё не видела. Конечно, с одной стороны, это вызывает удовлетворение. С другой - чтобы получить максимальный эффект, программы должны быть доведены до конца.
«Ведомости»: Другими словами, Вы довольны всем, что развивается и как развивается в городе?
С.Собянин: Да, я доволен тем, что нам удалось сдвинуть с мёртвой точки многие проблемы, которыми в Москве годами не занимались. Есть, конечно, более простые задачи: например, в благоустройстве города мы за два года прошли путь больше, чем за предыдущие 10 лет. Но это локальные объекты и задачи, которые быстро решаемы. А есть задачи, требующие пять и более лет. Если говорим о метро, то программа будет реализована до 2020 года. Реализация её локальными проектами, конечно, даст какой-то эффект, но не решит проблемы.
«Ведомости»: Командой тоже довольны? Все на местах или нужно кого-то поменять?
С.Собянин: Может быть, я бы с удовольствием поговорил на эту тему, но не буду, чтобы не обижать коллег. В основном все они справляются со своими обязанностями. У всех они разные, их сложно сравнивать. Главное - чтобы они выдержали и тот темп, который задан, и ту колоссальную нагрузку, которая на них свалилась. Я, как могу, их подбадриваю, но и не забываю строго спрашивать.
«Ведомости»: Как подбадриваете?
С.Собянин: Добрым словом.
«Ведомости»: А сами психологическую нагрузку выдерживаете?
С.Собянин: В отличие от моих молодых заместителей я в этой шкуре уже не первый десяток лет, поэтому мне немножко проще - можно сказать, задубел. На самом деле очень серьёзная психологическая нагрузка, но справляемся.
«Ведомости»: Москва проводила открытые конкурсы на кадровый резерв Правительства Москвы, на руководителей управ. Идут в основном чиновники. Как Вы считаете, почему это неинтересно, например, бизнесменам?
С.Собянин: Я помню, как меня критиковали, что в составе Правительства слишком много коммерсантов. Я не боюсь этого, если вижу, что человек - профессионал и ему интересно заниматься этим делом, он справится. Коммерсанту сложно вот так с головой окунуться в новую должность, например, того же главы управы. Снизу тебя население подпирает, сверху Мэр воспитывает через раз, объявляет выговоры, а то и увольняет - непростая история. Зарплата невысокая, будет воровать - посадят. Что ему там делать? Это должен быть человек, уже принявший для себя решение, что он выбирает государственную службу как свою дальнейшую судьбу. А просто так попробовать, бросить бизнес свой на чьи-то там плечи - это очень сложное решение. В среде чиновничества обычно продвигаются по служебной лестнице кадровые чиновники: они выбрали этот путь, они занимаются этим всю жизнь и другого пути для себя не видят.
Нам отступать некуда
«Ведомости»: Направлений, которыми недовольны, нет вовсе?
С.Собянин: Мы должны развивать все отрасли и, несмотря на приоритеты, двигаться во всех направлениях. Поэтому создали 16 государственных программ, по которым работаем. Главнейшая проблема - это инфраструктура, в первую очередь транспортная. Без её решения другие проблемы в городе не будут решаться. Вряд ли возможно создать комфортный город, в котором люди по 2,5 часа добираются на работу. Но эта проблема не только и не столько московская. Через Московский транспортный узел перевозится более 60% всех российских грузов. Если мы не решим проблему Московского транспортного узла, мы в целом не решим транспортные проблемы страны, которая, наращивая свой экономический потенциал, будет сталкиваться с ограничениями инфраструктурного характера в центре России. Говорят: зачем сюда ехать? Давайте мы объедем эту территорию. Но её невозможно объехать! Инфраструктура создавалась столетиями. И её перестроить будет гораздо сложнее, чем помочь ей задышать заново, сделать её более эффективной. Например, построить ЦКАД, реконструировать окружную железную дорогу, построить логистические центры и т. д.
«Ведомости»: С 1 марта Вы ограничили въезд грузовиков на МКАД. Вы говорите, что объехать Москву невозможно, куда же им деваться? Если они будут скапливаться на въезде и создадут коллапс, можете отменить своё решение?
С.Собянин: Нам отступать некуда - позади нас Москва. А чтобы они не парковались на обочинах дорог, у ГИБДД, Росавтодора есть полномочия поставить запрещающие знаки, что они, собственно, уже и сделали. Никакого коллапса там нет, паркующихся машин сегодня стало меньше. Парковочное пространство, которое мы дополнительно создали, пока не используется. Например, на Калужском шоссе бесплатная парковка, где оборудованы кафе, туалеты, а машин почти ноль! Такой проблемы пока не существует, да она и не может существовать, так как пока только 15% от общего потока отказалось от проезда в дневное время. И для этого совсем не надо парковаться вблизи Москвы, нужно просто изменить логистику движения, потому что они, как правило, знают примерное время въезда в московскую зону.
«Ведомости»: А штрафы помогут?
С.Собянин: Нас абсолютно не устраивает то количество грузовиков, которые подчиняются нашим решениям, поэтому мы будем наращивать административные штрафы ежемесячно и в итоге до 5 тыс. рублей. Тогда это будет уже существенным штрафом. Почему мы не сделали этого сразу? Как раз для того, чтобы дать им возможность адаптироваться, довести до их сознания, что такой запрет существует. Потому что, сколько бы мы об этом ни говорили, когда начинают водителей спрашивать, многие из них говорят: «А что такое? Мы в первый раз слышим!» Я полагаю, сейчас мы примем решение, что с 1 апреля штраф составляет 1 тыс. рублей, потом - 2 тыс. рублей, 3 тыс. и 5 тыс. рублей. Никакого повышения цен и дефицита на московском рынке не возникнет точно, потому что речь идёт о транзитных грузовиках, а не тех, которые приезжают сюда на выгрузку, - это отдельная ситуация.
В мире нет ни одного мегаполиса, который бы разрешал грузовикам свободно разъезжать, когда им заблагорассудится. Более того, в большинстве европейских стран - в той же Германии - в выходные вообще запрещено грузовикам ездить даже по магистральным дорогам. Все выстраивают свой бизнес, понимая, что невозможно совместить грузовое движение с легковым, даже первоклассные автомагистрали не справляются с такой задачей.
«Ведомости»: Город принимает драконовские меры в отношении автомобилистов: штрафы, сужение парковочного пространства, выделенные полосы. Чем эти меры компенсируются?
С.Собянин: Вы удивитесь, если я скажу, что это как раз для них всё и делается, потому что автомобилей в Москве такое количество, что существующая инфраструктура их вместить не может. Все мировые столицы вводят ограничения, но они в первую очередь направлены на пользу для самих же автомобилистов. Что сегодня происходит? Сначала останавливаются на левой полосе движения, потом на правой, потом во второй ряд становятся, потом в третий. А дальше все остановились. Анархии на дорогах быть не может. Кстати, мы не уменьшаем парковочное пространство: мы за два года создали дополнительно 700 тыс. машино-мест к имеющемуся 1 млн. Мы просто говорим о том, что надо выполнять требования дорожных знаков. Тогда количество фактически паркующихся машин сократится. Это решает две задачи: увеличивается скорость передвижения по этим улицам и у автомобилиста появляется выбор - либо штрафы, либо платная парковка, либо общественный транспорт. Но задачи всех пересадить на общественный транспорт нет. Если таких будет максимум 15%, ездить станет комфортнее.
«Ведомости»: Вы не хотите установить обратную связь с автомобилистами? Например, на Щёлковском шоссе дорогу для трамвайных путей в районе Русаковки приподняли, в результате в одном месте всего одна полоса для автомобилей, то есть гарантированная пробка даже в воскресенье.
С.Собянин: Считайте, что Вы такую связь сегодня смогли обеспечить. На самом деле на портале Департамента транспорта обо всех этих проблемах можно говорить. Мы работаем и с блогерами, которые на этой теме подвизались. Кстати, по их предложению мы реализовали около сотни локальных мероприятий, которые небольшими затратами решали серьёзные проблемы. Более того, пошли дальше: сами начали анализировать узкие места, которые можно расшить небольшими мероприятиями. Набрали больше 1 тыс., распределили по годам, вычленили первоочередные и несколько сотен из них реализуем уже в этом году.
Метро не остаётся Золушкой
«Ведомости»: Москва расширяет магистрали, которые, например на МКАД, упираются в узкое горло. Какой смысл в такой работе?
С.Собянин: В границах Москвы мы не только сформировали все программы, но и обеспечили финансирование, проектируем и уже строим. Что касается дорог за границами Москвы, ситуация сложнее, но впервые в истории наших отношений с Московским регионом и Минтрансом нам удалось синхронизировать реконструкцию наших вылетных магистралей с продолжением их в виде федеральных дорог. Ведь проблема всегда в чём была? Либо они реконструируют быстрее нас, а Москва не двигается, либо наоборот. Сегодня сроки работ по реконструкции 75% всех вылетных магистралей или совпадают, или почти совпадают с разницей в 2–3 года, что для стройки приемлемо.
«Ведомости»: Что Вы имеете в виду под 25%?
С.Собянин: Скажем, из десятка основных вылетных магистралей, которые мы реконструируем, семь синхронизированно реконструируются или находятся в федеральном проекте Минтранса. Та же Ярославка. В своё время Минтранс её реконструировал со своей стороны почти полностью (я считаю, что её надо расширить на въезде в Москву, потому что там остаётся узкое горлышко), а Москва - нет. Это очень важно, потому что либо мы их будем запирать, либо они Москву.
Но здесь есть маленькое «но»: какие бы мы сроки ни рисовали, любое линейное строительство требует изъятия земельных участков, особенно это касается федеральных трасс, которые приближаются к МКАД. Где-то в поле, наверное, таких проблем нет. Но когда мы въезжаем в Москву, эти горловины застроены торговыми центрами, заправками, ларьками, рынками, и, конечно, нужен ускоренный порядок изъятия этих земель для данных территорий. По действующему законодательству на это требуется не один год, не два, а минимум 3,5–4. К сожалению, это сложившаяся практика.
«Ведомости»: Когда появятся перехватывающие парковки на въезде в Москву, неподалеку от крупных магистралей, где можно бросить машину? Например, планируется у станции метро «Измайловская», но туда ещё надо добраться, а если в этом направлении поедет несколько тысяч авто, то всё встанет. Почему не сделать парковку на въезде в город и пустить оттуда до метро шаттлы?
С.Собянин: Мы не можем строить парковки или транспортные узлы на территории Московской области. У нас есть понимание с подмосковным Правительством, что пересадочные транспортные узлы будут создаваться и на их территории. В нашей московской программе речь идёт о существующих пунктах пересадки с общественного транспорта (автобусов) на железную дорогу, на пригородное сообщение и на метро. Их в Москве более 200. Таким образом, речь идёт не о создании новых, а об обустройстве действующих пересадок. Если вы сегодня приедете на такой «транспортный» в кавычках узел, то, скорее всего, увидите нагромождение ларьков, грязи, нелегальных извозчиков. На первом этапе мы хотим упорядочить это пространство, сделать нормальную логистику движения, обеспечить контроль за теми, кто приезжает, кто паркуется. Мы взяли на себя гигантскую задачу - в этом году благоустроить примерно 180 узлов, на следующем этапе - делать транспортно-пересадочные узлы уже в капитальном исполнении.
«Ведомости»: Некоторые из них предусматривают строительство по 200 тыс. кв. м недвижимости. Зачем? Ведь они будут притягивать потоки.
С.Собянин: Правильный вопрос задаёте. Существующие выходы из станций метро, транспортно-пересадочные узлы никак не обустраивались - есть выход из метро, станция железной дороги, автобусы подъезжают. А вокруг них огромное количество торговых центров и рынков. Что получается? Человек пересаживается с одного вида транспорта на другой в абсолютно некомфортных условиях. Во всем мире делается по-другому. Делается транспортно-пересадочный узел, который в первую очередь учитывает нужды пассажиров при пересадке: куда заезжают автобусы, как идёт пересадка в метро или на пригородную электричку. И потом гармонично достраиваются торговые площади. Во-первых, это даёт привлечение инвестиций для обустройства транспортных узлов, потому что никаких бюджетных денег на решение этой задачи не хватит. Но таким образом на этом мини-вокзале создаются комфортные условия и для того, чтобы кофе попить, приобрести какие-то минимально необходимые товары. В Сеуле, например, метро финансируется за счёт тарифов всего процентов на 45, а на 55% - как раз за счёт сдачи в аренду помещений. А в Москве ненормальная ситуация: мы самые выгодные территории отдаем коммерсантам, а метро остаётся Золушкой вместе с пассажирами.
«Ведомости»: Пропускная способность метро давно уже превышена. Пускать поезда чаще невозможно. Те цели, которые Вы поставили, будут реализованы к 2021 г. А как будете проблему решать всё это время? Кажется, людей скоро будут заталкивать в вагоны, как в Японии.
С.Собянин: Для этого мы создаем новые линии - Солнцевскую, Кожуховскую, другие новые радиусы. И самое главное - начинаем строить Третий пересадочный контур, который позволит людям пересаживаться на другие ветки, не доезжая до самого центра. Более того, мы начали реконструкцию так называемого Малого кольца железной дороги (МКЖД), которое станет ещё одним дополнительным пересадочным контуром. То есть у нас кроме одной Кольцевой линии появятся ещё два больших кольца, которые более равномерно распределят эти потоки. МКЖД будет реконструировано к 2015 г. После реализации этой программы мы ожидаем уменьшения загрузки метро на 10–15% даже с учётом роста количества пассажиров.
И последнее: у нас не всегда и не столько линии метро перегружены, сколько станции, особенно конечные. Поэтому продление линий разгружает предыдущую станцию, обеспечивает доступность метро для жителей, и они не мотаются часами через МКАД на автобусах. Да и сама линия загружается более равномерно. Это очень важно.
В Москве никогда много жилья и не строилось
«Ведомости»: В этом году Мэрия едет на выставку недвижимости MIPIM огромной делегацией. Что везёте?
С.Собянин: Считаем, что Москве есть что показать. Мы определились с теми направлениями инвестиций, которые нужны Москве, понимаем, в какие секторы эти инвестиции привлекать, у нас есть уже готовые проекты. Инвестиционный климат зависит не только от строителей, но и от земельно-имущественного комплекса, экономического и т. д. Мы хотим представить новую инвестиционную политику Москвы.
«Ведомости»: Поясните.
С.Собянин: Мы отказались от проектов, которые невыгодны для города, для москвичей, и предлагаем делать в первую очередь то, что принесёт пользу городу.
«Ведомости»: А инвесторам-то какой от этого интерес?
С.Собянин: Если мы не разрешаем им строить там, где они хотят, и с той долей маржи, которую они бы заработали при этом, это не означает, что Москва стала неинтересна для инвесторов. Объектов для вложения инвестиций более чем достаточно: и торговые центры, и жильё, и офисы. Только они будут играть по нашим правилам, но эти правила понятны и пойдут на пользу развитию города. Вот, собственно, в этом заключается новая инвестиционная политика. Плюс к тому мы стараемся готовить крупные проекты под ключ. Это «Нагатинская пойма», где мы предполагаем строительство тематического парка. Проект будет с техническим заданием, предпроектными решениями, градостроительной документацией, и инвестору уже не придется бегать по согласующим инстанциям. То же касается площадки с ЗиЛом, где мы чётко определяем правила, объёмы застройки. Мы за то, чтобы готовить максимально понятную для инвесторов документацию. Количество земельных участков, выставляемых на торги с готовыми градостроительными решениями, год от года растёт. Если в предыдущие годы это были единицы, в прошлом году - десятки, то в этом - уже более сотни.
«Ведомости»: Арендная ставка на землю для некоторых девелоперов увеличилась в десятки раз. Не боитесь их отпугнуть?
С.Собянин: Не арендная ставка земли, а бонус на строительство. Раньше в Москве существовали так называемые инвестиционные контракты, по которым город получал долю. Инвестконтракты уже не заключаются, но механизм получения городом доходов от новых строек должен быть. Если мы возьмём, к примеру, строительство 1 кв. м жилья, то инвестору он обходится от 30 тыс. до 100 тыс. рублей. А город на этот же 1 кв. м должен затратить 12 тыс. рублей на строительство детсадов и школ, 12 тыс. рублей - на транспортную инфраструктуру, ещё столько же - на инженерную. Фактически мы дотируем девелоперов. Поэтому мы приняли постановление о том, что часть рыночной стоимости земли инвесторы должны заплатить в бюджет. Сейчас переходим на расчёт по кадастровой стоимости. Она более понятна, и инвестор уже заранее знает, сколько он должен выплатить городу при реализации того или иного проекта: в зависимости от объёма строительства, объёма дополнительных площадей, которые он получит. Соответственно, можно легко подсчитать и определиться, стоит ли вообще этим проектом заниматься.
«Ведомости»: Вы возглавляете ГЗК, которая ещё и одобряет новые проекты. Как изменился состав инвесторов - их стало больше или меньше?
С.Собянин: Общий объём частных инвестиций в городе в 2012 году увеличился на 25%. Это очень большая динамика. С учётом того что мы расторгли контрактов на 10 млн кв. м, нам предрекали, что теперь всё рухнет, жильё и коммерческую недвижимость перестанут строить, а в реальности мы по всем показателям строим больше, чем в предыдущие годы! Другой вопрос, что мы для себя определили приоритеты, где эта недвижимость нужна, какого качества, какого направления. Стараемся меньше давать разрешений на строительство офисов и создание рабочих мест в центре города, больше - под жильё, гостиницы, апартаменты, чтобы сбалансировать количество рабочих мест и жилья. На окраине стараемся, наоборот, нагрузить инвестора, чтобы он больше создавал рабочих мест, потому что там огромное количество жилья и полное отсутствие рабочих мест. Что касается новых территорий, проводим политику, чтобы рабочих мест строилось больше, чем жилья.
«Ведомости»: А если переезд федеральных чиновников не состоится? Готовы ли переехать городские структуры?
С.Собянин: Вполне возможно, какие-то и переедут. Но на самом деле это не проблема для данной территории, мы легко перекрываем эту проблему созданием коммерческих рабочих мест. Там строятся офисы на десятки тысяч рабочих мест.
«Ведомости»: Есть ли у руководства города понимание, что делать с жилищным строительством? В Москве на одного человека приходится всего 19 кв. м. При этом Вы говорите о том, что перезастраивать Москву не нужно.
С.Собянин: Это невозможно! Не то чтобы не нужно - это невозможно.
«Ведомости»: Почему? Возможно как раньше, например.
С.Собянин: Нет, это невозможно. Это приведёт к такой тяжёлой среде, что для москвичей будет не в радость. Когда мы хотим что-то уплотнить, встречаем самое жёсткое противостояние жителей! Но я должен сказать, что в Москве никогда особенно много жилья и не строилось. Это миф. Если вы возьмете прошедшее десятилетие, то в среднем в Москве строилось около 3 млн кв. м в год. Мы сегодня строим уже 2,5 млн. С учётом новых территорий, думаю, легко достигнем показателя 3 млн. Что самое парадоксальное, несмотря на то что за последние десятилетия было построено 30–50 млн кв. м, обеспеченность жильём не увеличилась, а уменьшилась. Правда, здесь есть и статистические хитрости. Многие покупают жилье в Подмосковье, оставляя московскую прописку. В результате получается формальный перекос в сторону Москвы. Заметьте, жилья в Московской области строится раза в два больше, чем в Москве. У нас меньше строится, а количество жителей растёт. Это же неестественно!
«Ведомости»: Вы подняли тему сопротивления жителей... Про общественные слушания москвичи не всегда даже успевают узнать - их специально тихо проводят?
С.Собянин: Крупные проекты всегда привлекают к себе внимание, идёт бурное обсуждение в средствах массовой информации, включаются политические партии, общественные организации, поэтому информации по ним, как правило, достаточно. И мы понимаем, с какими трудностями сталкиваемся, и какие проблемы у населения с этим возникают. Пытаемся по каждому поводу найти компромиссное решение. Что касается небольших объектов - до 1500 кв. м, - мы отдали их на местный уровень, депутатам органов местного самоуправления. Без их согласия эти объекты строиться в Москве не будут.
«Ведомости»: Есть ли общая позиция по строительству храмов? С одной стороны, людям нужны культовые учреждения, с другой - все перезастроено.
С.Собянин: Именно поэтому мы отдали эти вопросы на откуп депутатам районного уровня, они избираются людьми, которые живут в этом районе, они отвечают перед ними и путём дискуссий, в конце концов, придут к определённому решению. Конечно, на 100% удовлетворить всех невозможно, но вполне реально выявить и учесть мнение большинства.
«Ведомости»: Большой резонанс возникает, когда начинают стройки в парках.
С.Собянин: Мы не строим в парках того, что ухудшило бы экологию. Самое большее - это небольшие храмы, и то по желанию жителей. Небольшие спортивные объекты, причём они строятся без вырубки зелёных насаждений, ведь сегодня наши особо охраняемые природные территории во многом, извините, представляют собой просто помойки или пустыри. Нет такого, что они засажены первоклассными деревьями... Те же Мневники: посмотрите, что там происходит - это же кошмар! Мы в прошлом году десятки тысяч тонн мусора оттуда вывезли. Это очень мало похоже на особо охраняемую природную территорию.
«Ведомости»: То есть москвичи могут быть спокойны - если есть парк, он и останется?
С.Собянин: Абсолютно! Мы столько денег в развитие парков в Москве вложили, как не вкладывалось за последнее десятилетие. Колоссальный объём: благоустройство, очистка прудов, речек, посадка деревьев, кустарников - измеряется десятками тысяч. Как мы можем потом на бульдозере заехать? Более того, мы начинаем помогать даже тем паркам, которые не входят в зону нашей ответственности. Тот же «Лосиный остров» - федеральный национальный парк, тем не менее, мы заключили с ним соглашение, почистили его, провели там субботники, с этого года начинаем выплачивать им субсидии, чтобы они лучше убирали и содержали его. В тех же «Сокольниках» ко мне подходили местные жители и говорили: «Ой, да не надо, ни в коем случае! Смотрите, здесь у нас танцевальная площадка - Вы ее сохраните, а вот здесь деревья не вырубите». Сейчас такого беспокойства нет, мы всю активную часть жителей включили в совет по развитию парка. Должен сказать, что количество москвичей, посещающих парки, за последние два года увеличилось вдвое. Это означает, что они стали местами притяжения.
Мы не стремились изничтожить ларьки
«Ведомости»: В 2010 году Мэрия начала кампанию против ларьков и палаток. А ведь это потеря рабочих мест.
С.Собянин: Мы никогда не стремились изничтожить все ларьки в городе. Мы говорили о том, что давайте оставим ту часть сети, которая необходима для жителей. Утвердили отраслевую схему размещения ларьков по каждому району, согласовали с депутатами, общественностью. Сами жители сказали: вот эти ларьки пусть работают, а шаурма, китайский ширпотреб не нужны. Как они сказали, так мы и сделали.
При этом надо иметь в виду, что в этих торговых точках занято максимум 10–15% москвичей, все остальные - иногородние. Поэтому вопрос ещё и в том, какую рабочую силу мы сюда привлекаем и зачем. И ещё один немаловажный фактор: если у нас уходит уличная торговля, обязательно возникают форматы другие, более цивилизованные - свято место пусто не бывает.
«Ведомости»: В Петербурге, где всегда было очень дорого, уже появилось много отелей, где за $50–60 можно снять небольшой номер. Почему в Москве по-прежнему дефицит?
С.Собянин: Мы стараемся помогать инвесторам, которые заявляют о том, что хотят построить гостиницу 3-звёздочную, недорогую. В приоритетном порядке выдаём градостроительную документацию, разрешение на строительство. Каждый год в Москве вводится 2 тыс. номеров. Думаю, их количество будет увеличиваться, исходя из того объёма, который мы сегодня видим и по разрешениям, и по заинтересованности инвесторов. Впервые в Москве утверждена отраслевая схема строительства гостиниц, мы знаем теперь, какого класса гостиницу в каком районе Москвы нужно построить.
Плюс к этому целый ряд инвестиций сегодня привлекается в социальную сферу и транспортную инфраструктуру - это концессионные соглашения по строительству детских садов, больниц; это контракты жизненного цикла по производству и поставке вагонов метро, которые мы разрабатываем. И в ближайшее время выйдем с этим конкурсом.
«Ведомости»: Расскажите подробнее про этот конкурс.
С.Собянин: Если мы сегодня вынуждены покупать вагоны у единственного исполнителя - «Трансмашхолдинга», то это будет международный конкурс, в котором смогут участвовать практически все основные производители вагонов. Но при этом мы не просто вагоны покупаем, а, по сути дела, покупаем услугу на полный жизненный цикл. Они поставляют вагоны, а мы расплачиваемся с ними в течение 30 лет. Поставщик обязан выпускать вагоны на линию в соответствии с нашими требованиями по эксплуатации и содержать состав в надлежащем состоянии. Такие контракты позволяют нам минимизировать единовременные расходы, растянуть их на десятки лет. Мне кажется, что это интересные проекты частно-государственного партнёрства.
«Ведомости»: Какая сумма будет выделена на обновление подвижного состава?
С.Собянин: Около 200 млрд рублей, если просто закупать их одномоментно. Если через контракты жизненного цикла, то она разложится примерно на 30 лет.
«Ведомости»: Что мешало раньше привлечь иностранные компании к производству вагонов?
С.Собянин: Я не знаю, не могу на этот вопрос ответить. Меня вообще этот вопрос периодически мучает, что мешало Москве создать масштабные программы по строительству метрополитена, реконструкции дорог, пригородных электричек. Это первоочередные задачи для развития города, но почему-то они ушли на десятый план, ушли в постоянные дебаты с федеральным правительством, Минфином, хотя у Москвы всегда были ресурсы, для того чтобы хотя бы начать их реализовывать: создать проектную документацию, зарезервировать земельные участки, подготовить их.
Мне всё равно - оппозиционер или нет
«Ведомости»: В 2014 году выбирают Мосгордуму, в 2015 году - Мэра Москвы. Имеет ли смысл ради экономии средств, как это часто делают в других регионах, совместить выборы? Стоит ли провести досрочно выборы Мэра?
С.Собянин: Я думаю, что эта экономия вряд ли будет целесообразна. Москвичи должны спокойно осуществить свой выбор по составу Московской городской Думы и также спокойно отдельно от думских выборов выбрать Мэра. Если мы всё это совместим, то, я думаю, это будет такая каша, что будет сложно разобраться, за кого, по какому поводу голосовать. Это две большие кампании: город огромный, большое количество общественных и политических организаций... Поэтому я думаю, чтобы не создавать лишних проблем и не комкать эти избирательные кампании, они должны быть разведены и проводиться отдельно. Но это моё мнение.
«Ведомости»: При мэре Юрии Лужкове было понятие «список Лужкова». Как правило, те кандидаты в депутаты Мосгордумы, кого он в этот список включал, особенно одномандатники, без труда проходили, потому что...
С.Собянин: ...потому что было определено, что они должны пройти.
«Ведомости»: Список Собянина будет?
С.Собянин: Пока не задумывался над этим, но вряд ли. Москвичи должны сами определяться, за кого голосовать. Что касается партийных списков - посмотрим. Придёт время - определимся.
«Ведомости»: С Вами же будут советоваться наверняка - по крайней мере, как с одним из руководителей «Единой России». Считаете ли, что московский парламент стоит омолодить? Семеро депутатов из 35 сидят в нём уже по 20 лет, многие - по 15. Что бы Вы посоветовали в этом смысле?
С.Собянин: Давайте мы доживём до выборной кампании. Вы предлагаете мне пофамильно назвать депутатов? Я думаю, это преждевременно, да и невозможно. Что касается опыта, опыт всегда должен сочетаться с молодостью, должен быть паритет и того и другого, для того чтобы была какая-то динамика развития.
«Ведомости»: Но обновление нужно?
С.Собянин: Я думаю, что бы я там ни рисовал, обновление обязательно будет, это показали выборы депутатов местного самоуправления: значительно обновился их состав, много прошло и оппозиционных депутатов, и молодых людей, которые вообще никогда депутатской деятельностью не занимались. Теперь они вошли во вкус, хотят баллотироваться в депутаты Мосгордумы, ну, и слава Богу!
«Ведомости»: Вы видите для себя какую-то возможность, если позовут, вернуться в федеральное правительство?
С.Собянин: Так может рассуждать человек, который там не работал, - это тяжёлая и часто неблагодарная работа. На посту Мэра работать не легче, но, по крайней мере, ты сам отвечаешь за то, что ты делаешь, видишь результат. Это приносит большее моральное удовлетворение, поэтому я никаких такого рода планов не строю.
«Ведомости»: О практике согласования уличных акций... Мы видим, как мучительно согласовывается маршрут с оппозицией, на уступки ей не идут, в центр не пускают. А акции провластных сил на центральных улицах и площадях согласовываются быстро и незаметно. Справедливо ли это?
С.Собянин: Ну вот возьмите последнее шествие. Мы дали оппозиции маршрут по Бульварному кольцу от Пушкинского до Сахарова. В это же время была заявлена другая акция, в защиту детей, мы дали ей маршрут до Новопушкинского тоже по Бульварному кольцу. То есть и те и другие практически по одному кольцу прошли. Более того, тот маршрут, которым прошли митингующие в защиту детей, мы предлагали к прошлой акции оппозиции, они от него отказались. Поэтому говорить, что мы какую-то принципиальную разницу делаем, я бы не стал. Но есть и другой аспект. Правоохранительные органы всегда учитывают риски при проведении того или иного мероприятия: вопросы безопасности; могут или не могут сами организаторы митинга обеспечить безопасность; вопросы транспортного обеспечения; транспортной нагрузки на город. Вы хорошо знаете, что оппозиция, которая сейчас проводит митинги или шествия в центре, четыре года назад даже и не мечтала об этих маршрутах; мне кажется, в этом плане мы продвинулись очень далеко.
«Ведомости»: Но у них есть шанс когда-нибудь попасть на Охотный Ряд, как это год назад было у сторонников В.Путина?
С.Собянин: На Охотном Ряду проводили митинги КПРФ, митинги ЛДПР рядом проходили. Нужно ещё иметь и какую-то историю отношений, историю того, могут или не могут те или иные организаторы обеспечить безопасность.
«Ведомости»: Кредитную историю, можно сказать.
С.Собянин: Доверия, да. Всё может быть, но надо иметь в виду, что целый ряд объектов, особенно в центре города, вообще согласовывается не нами, а Федеральной службой охраны, потому что они находятся в непосредственной близости от федеральных органов госвласти.
«Ведомости»: Если на выборах Мосгордумы и Мэра кто-то из оппозиции хорошо себя покажет, не исключаете, что кого-то можете и в Правительство пригласить?
С.Собянин: Я не рассматриваю для себя такую систему, при которой человек имеет такие-то политические взгляды, и именно поэтому я должен его взять на работу. Мне вообще всё равно, оппозиционер он, не оппозиционер... Он способен работать, он придаст что-то нашей работе или нет? Это критерий. А к какой он партии принадлежит или что он думает в плане своей политической карьеры, меня меньше всего интересует.
В Москве действует 16 государственных программ. Не принята только одна - «Об охране окружающей среды». С.Собянин объясняет, что городу нужно разработать эту программу с учётом присоединённых к Москве территорий - «это колоссальное количество зелёных насаждений, зелёных территорий, рек». При этом город реализует все экологические мероприятия, которые были в проекте этой программы, говорит Мэр. Это ограничение торговли топливом класса ниже «Евро-4», замена автобусного парка уже с учётом экологических требований, реконструкция Московского НПЗ, который являлся главным загрязнителем, закрытие завода в Печатниках. Плюс водостоки обрабатываются по новым технологиям, которые обеспечивают лучшую экологию Москвы-реки.
